Письма редактора

Эти наброски играли роль так называемых писем редактора. В январе 2001 года (время выхода в свет первого номера ArtEl), сам жанр таких писем вызывал у меня протест, и этот протест смешивался со скукой. Я думал тогда: как быть?, надо «спустить в унитаз собственные мозги» прежде, чем браться за письмо редактора. Зачем они нужны, я тоже не понимал. Однако, связанный правилами, я писал такие письма (оставляя без внимания или не замечая поток изъянов скорописи и небрежения). Позже форма миниатюры увлекла меня, я в конце концов попытался принимать эти упражнения всерьёз и, к тому же, дал себе относительную свободу выбора темы.

Заметку такого рода я должен был давать в каждый номер. Конечно, я начинал писать её, как принято в профессии, за часы до сдачи номера в типографию (неизменно напоминавшей взятие сарацинского замка). Весь состав редакции, включая меня, в эти часы походил на армию лунатиков. А потом атмосфера этих часов постепенно превратилась в источник ностальгии.

Теперь, в online-версии журнала, я оставил отрывки из своих писем (иногда только реплики или намёки, «ветер времени»), но делая при этом любые правки, переписывая набело, присоединяя пост-скриптумы, не теряя лишь соответствие исходному мотиву и прежнему стилистическому уровню.

Это то, что могло быть так написано тогда. Сейчас это прошлогодний снег. Ну и что? Темы заданы. Можно строить и дальше паутину ассоциаций с помощью все новых пост-скриптумов и заметок. Может, получится растение, которое ветвится. Или контрапункт. А может, ничего не получится.

---------

1(1) 2000   Вы листаете новый журнал. Он будет тревожить ваше воображение.

---------

1(2) 2001   Январская выставка потребительской электроники в Лас-Вегасе (CES*) в 2001 году, вероятно, должна была стать преамбулой к новому веку.

Однако вечернее выступление президента Intel было спектаклем, помимо прочего. 

Он начался с шаманской пантомимы «в кибернетических тонах», её сопровождали удары в тамтамы, искры и лазерные лучи. Затем актёры — популярное в US трио — вынесли на сцену кубический ящик (вероятно, дощатый) и достали из него директора Intel. В цирке в подобных случаях из ящика появляется манекенщица в бикини (я был невольно разочарован, когда увидел не её).

А в финале на одном из гигантских дисплеев, окружавших сцену, появилось лицо мистера Баррета. Он медленно открыл рот, «камера» приблизилась к гортани, остановилась, затем проникла в его внутренности и долго путешествовала по ним, округлым и бледно-красным. В конце концов она нашла поверхность нового микропроцессора с логотипом «Pentium 4». Забавно, не так ли?

Конечно, вся эта грошовая игра в киберпанк совершенно не вязалась с обликом джентльмена в летах, стоявшего на сцене. Однако он явно не возражал против того, чтобы немного побыть клоуном.

*Consumer Electronics Show (англ.) — Выставка потребительской электроники.

---------

2(3) 2001   В номере — информация с востока и запада.

.     .     .

А потом вновь — миражи*.

.     .     .

*Отсылка к названию одной из рубрик журнала.

---------

3(4) 2001   Паскаль подарил экземпляр изобретенного им арифмометра шведской королеве Кристине. «Арифметическая машина» занимала целое здание, и эта «благая весть» будущей информационной революции досталась (в качестве игрушки более всего), одной из самых экстравагантных женщин тогдашней Европы. Эта подробность безотчётно кажется естественной: игрушка – больше, чем вещь. 

Между тем автору метафоры «мыслящий тростник» была свойственна обострённая, уникальная восприимчивость именно к мысли и её формам. И, похоже, он не предполагал в своем изобретении прототип мыслящих машин нового века, который однажды наступит. 

---------

4(5) 2001   Характерная деталь: итальянского кинорежиссера Микеланджело Антониони когда-то упрекали в том, что в фильме «Красная пустыня» он слишком много снимал закопченные фабричные стены и нефтяные лужи. Он ответил: «Я всё это люблю». Из очень близких эмоций соткан киберпанк — он загипнотизирован тем, против чего восстает.

---------

1 (6) 2002   CES 2002 открылась, по обыкновению, в Хилтон-Театре — на сей раз речью д-ра Чина, директора медиа-подразделения Samsung Electronics. Почти сразу он объявил о том, что его компания готова к нескольким стратегическим альянсам, которые радикально изменят ситуацию на рынке. Альянсов с кем? С японскими мейджорами — едва ли (они не склонны мириться с корейской «атакой клонов»). А вот с Microsoft — наверное. Но у кого сейчас нет альянса с Microsoft? Разве что у пингвинов… 

SACD, аудиоформат, разработанный Sony и Philips в 1999 году, сейчас атакует рынок. Уже выпущено более шестисот релизов. Лейбл EMI собирается тиражировать на новом носителе альбомы Дэвида Боуи и Тины Тёрнер. Формат имеет шанс стать основой нового поколения звукозаписи.

P. S. 2011, декабрь. Этот феномен угасает. Однобитный, очень близкий к аналоговому (частота сэмплирования 2,8224 МГц), избавленный от шумов PCM-фильтрации звуковой сигнал оказался не нужен публике. SACD культивируют лишь небольшие аудиофильные лейблы. 

-----

2 (7) 2002   На обложке этого номера — мадонна.

Никто не искал фарса. Ни Поль Гоген, который когда-то писал таитянских мадонн на холстах из колониальной мешковины. Ни мы прошлой ночью, когда играли в поиск мадонны нового времени. Естественно, наше воображение осталось в плену — и у взгляда фотомодели, и у киберпанка, и у католической живописи.

И если следовать риторике киберпанка, «все эти мгновения затеряются во времени, как слёзы в дожде».

-----

3 (8) 2002   Вероятно, новые цифровые форматы однажды сделают старое high end аудио ненужным — подобно тому, как дурацкие пароходы, маленькие и чёрные, когда-то сделали ненужными английские клиперы, прекрасные парусные барки. Те, кто пришел в манхэттенский «Хилтон»*, наблюдали закат этого аудио. 

Однако что может быть красивее заката? И, вполне возможно, он будет длиться долго. На нью-йоркском аудио-шоу иногда встречалась на редкость тонкая работа со звуком, которая рассеивала мрачность прогнозов и оценок (например, тракт, построенный известным инженером Владимиром Ламмом со своими усилителями LAMM ML 1).

Кроме того, мне явно мешали быть мрачным ночные джазовые lives в Гринвич-Виллидж — легкомыслие делает рыночные оценки неизмеримо точнее.

*Речь идет об  экспозиции Home entertainment 2002.

-----

4 (9) 2002    История, поток сознания. XX век.

Филантропический порыв кого-то из Рокфеллеров сделал кампус Чикагского университета подобием Оксфорда – средневековый английский городок словно занесён ветром из страны Оз на холмистые равнины Америки. 

В 42-ом году в этом городке Энрико Ферми, эмигрант из фашистской Италии, вызвал цепную реакцию распада атомов урана (под западной трибуной пустого стадиона «Stagg Field»). Она напомнила алхимическое «прикосновение к материи». Но вместе с тем, успех Ферми тогда стал шагом к проекту «Манхэттен», тайным опытам по созданию ядерного оружия...

А ещё – полёты. Вокруг земли, и потом – на Луну. От космического соперничества двух империй осталась, помимо прочего, видеозапись осторожных движений Нила Армстронга на лунной поверхности.

P. S. 2011, июнь. Для многих эта запись подтвердила прежнее ощущение, что Там – абсолютно чужой нам мир. И мы никогда не найдём в нём ни отклика, ни смысла. И единственный путь – это «замкнуться в ореховой скорлупе»*.

Однако что же Марс? Сейчас проект полёта к этой планете весьма реален. Хотя в нашем воображении она слишком долго оставалась внешним аналогом Земли, эта красная точка в ночном небе. А «Хроники» Брэдбери переплавили марсианские пустыни и каналы в земное сновидение.

P. S. S. ERRATA. Это письмо в своей первой, «бумажной», версии содержит опечатку. Её причиной стала моя ошибка в корректуре. Имя Роберта Оппенгеймера в тексте – случайность (третий абзац). Оно не имеет никакого отношения к эпизоду, в котором упоминается.

*«I could be bound up in a nutshell and count myself a king of infinite space», «Hamlet», by Shakespeare — «Я мог бы замкнуться в ореховой скорлупе и считать себя повелителем бесконечного пространства», У. Шекспир «Гамлет», II, 2.

---------

1 (10) 2003   В этих письмах уже есть упоминание о том, как в последней трети XVII века Блез Паскаль построил «арифметическую машину», прототип механического арифмометра (он сам, вместе с помощниками, шлифовал для неё шестерёнки). 

В самом конце того же XVII века Готфрид Вильгельм Лейбниц придумал позиционное двоичное счисление, систему записи чисел с помощью только двух символов. Именно эта система теперь сделалась «естественной» формой машинной мысли.

Об электрическом токе в то время не знали почти ничего. И когда появилась аналоговая электроника, она связала два изобретения, которые во времени буквально следуют друг за другом — престранная деталь: всё равно, что в пьесе или рассказе сделать «следующими друг за другом» завязку и финал, а всё остальное действие оставить на потом (в духе Честертона). 

Нынешняя форма искусственного интеллекта медленно проступала из мрака; первой стала «видимой» исходная точка, и за ней тотчас же — последняя. Словно машина Паскаля тогда захотела думать, и это вызвало какой-то отклик… 

Сейчас индустрия оживает после спада 2001 года и тоскует по технологическому скачку, которого нет. Идёт огранка известных решений. Иногда весьма старых: компания JVC разработала модификацию ленточного носителя, D-VHS. И он сейчас достойно конкурирует с DVD, — в наступившей паузе поиск в прошлом логичен.

-----

2 (11) 2003   HAL 9000, бортовой компьютер в «Космической одиссее», разрушаясь, пытается спеть песенку про девушку по имени Дэйзи. Так вела бы себя машина, которая блефует, хочет обмануть игрока в имитационном тесте Тьюринга. 

Это казалось невыносимым: они будут, как мы, у них будут иллюзии, причиняющие им боль, они станут петь песенки, умирая.

Однако сейчас понятие «искусственный интеллект»* адресовано функционалу, который аналитически исчерпаем (при любом сценарии развития) и аналитически прозрачен во всех контекстах рассмотрения. От интеллекта человека он дальше, чем от замка Иф Магеллановы облака.

Сегодня тенденция такого понимания сохраняется.

И, стало быть, можно больше не оглядываться на фантазии Лема и Филиппа Дика – о роботах в обличье прекрасной женщины, кончающих с собой, или андроидах, которые грезят. И можно не оглядываться на полуволшебные, виртуозно сделанные механические куклы XVIII века (они тоже вызывали страх и отторжение). Можно не оглядываться...

В конце концов, вызовом стало нечто иное: Интернет, Сеть. Шок, подобный нынешнему, люди уже испытали однажды. К нему привел печатный станок Гутенберга. В XV веке его подвижные литеры сделали доступным гигантское информационное поле (это произошло в течение десятилетий, вместе внезапно и постепенно). Вскоре после этого именно читатели книг увлеклись религиозными войнами, некоторое время они размахивали мечами. А потом вновь погрузились в чтение.

Уже несколько крупных компаний сообщили о больших убытках в начале этого года. В их числе Philips (чистый убыток — 69 млн. евро), Apple. Снизилась (на 41%) прибыль Samsung Electronics. Отчасти это связывают с упадком на рынке полупроводников. 

Но смешно думать, что рыночные виражи способны оказать заметное негативное влияние на развитие этой области технологий.

-----

3 (12) 2003   Смелость поэтична, даже если это лишь смелость технического решения. Поэтичен в своем роде замысел пилорамы с водяным приводом, придуманный Леонардо. И композиция рангоута «Cutty Sark». И конструкция хронометра, которая появилась на заре технологической мечты.

Но сейчас высокие технологии пронизаны усталостью мысли. Её отягчают латы программирования. Наступает «цифровой декаданс» (или маньеризм, если угодно). Мы остановились и вертим в воображении микропроцессор, которым можно подковать блоху. Ищем желания, которые можно утолить, играя этой новой имитацией мышления. Ищем формы восприятия, которые были недоступны прежде. О том, какой в этом смысл, мы перестали думать.

Может, и в самом деле подковать блоху? 

В июне в Сан-Франциско (Калифорния) в отеле «Westin-St.Francis» прошло традиционное Home Entertainment Show. 

Формат SACD на нем вновь «искал себя».

-----

4 (13) 2003   Итак, сигнал, эквивалентный числовой абстракции, прозрачен и безусловен. Он манит за собой, уводит из хтонического аналогового сумрака все, с чем соприкасается: оттенок, звук, смысл. Он пока примитивен, и дает поводы для погони за тем, что осталось всё ещё в сумраке и может быть потеряно... Но даёт их всё реже. 

Кобо Абэ, в своём романе «Сожжённая карта», увлечён такой мыслью: даже во время, к примеру, вечерней прогулки можно испытать новые ощущения, благодаря которым всё прежнее станет не нужно. И тогда теряет смысл возвращение домой. И, стало быть, «карта», с помощью которой можно было вернуться, тоже не нужна –  её остается сжечь. И никто, выходя из дома, не может точно знать, вернётся ли вновь.

Теперь мы стоим у двери и готовы отправиться на прогулку. Из которой, возможно, не захотим возвращаться, и однажды «карта» будет сожжена.

Осмыслен, высветлен весь мир в уме,

Всем правит мера, всюду строй царит,

И только в глубине подспудной спит

Тоска по крови, по судьбе, по тьме

Гессе, Из юношеских стихотворений Йозефа Кнехта

---------

5 (14) 2003   Некоторые мотивы киберпанка или фильмы вроде «eXistenZ» Дэвида Кроненберга* возвращают нас к так называемым «аргументам Беркли», которые когда-то показались подвохом — епископ Джордж Беркли логически безупречно обосновал, что реальность и «материя, из которой сотканы сны»**, для нас равнозначны друг другу (и мы не знаем, что стоит за ощущениями, доступными и наяву, и во сне). Логика Беркли была иронична вопреки его собственному желанию.

Через два века после этого героиня Льюиса Кэрролла («Through the Looking-Glass») задаёт знаменитый вопрос — «А если он перестанет вас видеть во сне?»***, — от которого уже пахнет игрой. 

А сейчас героям фильма «eXistenZ» уже почти безразлична грань между декорациями игры и естественными вещами. «Материя снов» перетекла в «материю цифр». Погоня за реальностью теперь (равно как и бегство от неё) — только опасное приключение, которое напоминает о дерзости ирландского епископа. И, к сожалению, о том, что его аргументы так и не опровергнуты. 

Наверное, вам нравится думать о приключениях.

А если вас перестанут видеть во сне?

P. S. 

* Таких много. Этот из лучших. Ещё «Авалон».

** Шекспир, «Буря»

*** And if he left off dreaming about you… [вопрос означает: вы исчезнете? вас не будет?]

---------

1 (15) 2004  Тему smart home ощупывает программа «Intel inside» (судя по тому, что она экспонировала на этот раз в январе в «городе игры»). Что это значит? Intel готовит атаку?

P. S. Её не последовало. А корпорация Intel отвлеклась вскоре –  вокруг было столько интересного!

---------

2 (16) 2004   Азия теперь любит «машины, где дышит интеграл». И то сказать, их столкновение «с монгольской дикою ордой» предсказывала престранная теория...

О римлянах кто-то из самих римлян сказал: «С нами не надо воевать, нас надо оставить в покое, и мы уничтожим сами себя». И возможно, однажды окажется, что технотронная Азия уязвима. Динамика её развития порой сбивается, теряет ритм в очередной «войне плоских дисплеев»*. 

P. S. *Разительно напоминающей распрю разбивающих яйцо в «Гулливере».

----------

3 (17) 2004   Как правило, техника — это уловка. Акваланг, к примеру, — это способ, нырнув под воду, по сути остаться на берегу. Феномен искусственного интеллекта намекает на наше знание того, как мы устроены. А это создаёт уют. И не исключено, что искусственный интеллект — тоже только уловка, несколько утомительный способ нырнуть в самих себя, расплатившись механикой и числовыми абстракциями за возможность «остаться на берегу», за иллюзию знания в отсутствие риска. Но в чем риск?

[Можно вернуться к одной старой теме]. Эпоха science fiction оставила после себя реплику: «Мы находимся в глупом положении людей, боящихся цели, к которой они стремятся». Возможно, искусственный интеллект — одна из таких целей. Есть вопрос, который традиционно запрещён мыслящей машине. Она не должна спрашивать о себе «кто я?». Табу этого вопроса — правило игры. 

Интрига одной старой повести Лема в том, что машина стала искать ответ на него. В эпилоге она умирает, после попыток противостоять заложенной в неё программе или хотя бы понять её. Эта машина была аналогом женщины, а потом какого-то насекомого (и в обоих состояниях её следование программе напоминало инстинкт насекомого). Ещё она была убийцей. Однако разве это ответы: насекомое, убийца?.. Повесть называлась «Маска». 

P. S. 2011, декабрь. Занятия SCUBA-дайвингом легко убедили меня, что метафора акваланга здесь куда более условна, чем я предполагал. 

-----

4 (18) 2004   Когда делался номер, этого еще не случилось [в Осетии]. Когда он выйдет в свет, шок, вероятно, станет слабее (жаль, что станет). И читать что-либо о технике можно будет, не испытывая неловкости.

Но сейчас во всём этом нет никакого смысла.

-----

5 (19) 2004   Всё это время в воздухе носится, стеная и всхлипывая, как кентервильское привидение, идея синтетических решений в области «умного дома» (вроде connected home, угасшего концепта Microsoft).

.     .     .

Известный сюжет: да Винчи, в своей живописи всецело следуя естественным формам, упиваясь ими, время от времени становился техником — человеком, который хочет «обмануть» эти естественные формы, избавиться от их диктата, придумывая и создавая другие, фантастические, искусственные, послушные ему. В случае с Леонардо это похоже на какой-то спонтанный протест, на признание себя «пасынком» в естественном мире (пасынком, влюблённым в мачеху).  

Возможно, что техника была и остается таким протестом, и именно поэтому теперь наступит последний акт её развития — появляется информационная среда — мир, параллельный природе, не имеющий с ней никаких точек соприкосновения. Возможно, это и было целью.

-----

1 (20) 2005   Новая технотронная волна вызвала руническое плетение мнений о том, что будет. Но теперь, в течение последних лет, возникает ясный вектор, эстетическая тенденция, своего рода «новый футуризм». Он следует изгибам виртуального лабиринта. Он ищет утопии и этим противится киберпанку. От него веет свободой. Совсем той же, которой веяло когда-то от космической невесомости, в которой танцуют венский вальс межпланетные аппараты в «Одиссее» Кубрика. Возвратилась жажда новых миров. 

Она так же наивна, как во времена Уитмена, и так же, как всё наивное, тиранична.

.     .     .

P. S. 2011, декабрь. Футуризм не стал отчётливо очерченной тенденцией до сей поры. Не очерчено отчётливо вообще ничего. И менее всего — утопия. Едва кто-нибудь увидит в будущем проблеск гармонии, он тут же готов объявить себя последним романтиком. 

.     .     .

В Лас-Вегасе — дождь. Он шёл около часа, слабый, мимолётный. Раньше я не видел здесь дождя. Вокруг пустыня, и он кажется чем-то театральным — очередным аттракционом Вегаса.

...Ожидавшиеся, в отличие от дождя, прототипы предложенной Canon — эта фирма владеет патентом — новой технологии SED (Surface conduction electron Emitter display) не появились на CES 2005. Хотя в прошлом сезоне такой прототип вызвал здесь брожение умов. Решение экрана построено на эмиссии электронов (подобно старинным ЭЛТ-трубкам), но источником излучения сделано поле из микрокатодов. Они будут излучать с крайне слабой (и значит — безвредной) интенсивностью, потому что расстояние до анодной пластины ничтожно мало. Вместе с тем, необходимость растягивать изображение пропадает. SED обещает превзойти по всем основным параметрам нынешнее поколение дисплеев. Согласно прогнозам, рыночный расцвет этой технологии наступит в 2010 году. 

.....

P. S. 2011, ноябрь. Он не наступил. Примеры SED вообще не вышли на рынок. Технологическое сальто не удалось. Причина — необыкновенно скорое выгорание микрокатодов. Химики остались в тупике. Это версия, которая декларируется.

---------

2 (21) 2005   Объяснения того, почему на рынке электроники сейчас доминирует Азия, Дальний Восток, постепенно становятся досужими (и такими же безысходными, как перепелиная жалоба в одной из танка в стиле «югэн»). Идеологи в этом иной раз ищут диверсию, тайный изощрённый способ покорить западный мир или что-то в этом роде. Ищут, конечно, больше от тоски и повисшего в генетической памяти страха перед Чингисханом. 

Итак, антиутопический сценарий очевиден: в близком будущем, если некую вещь перестанут делать в Азии, она исчезнет (совершенно), тем более, если она из круга высоких технологий, облекающих плотью новую информационную цивилизацию, — сейчас на западе непрерывно уменьшается число фабрик.

И возникнет зависимость от Азии, и она может стать эквивалентна зависимости от вещей. Подобная власть не мерещилась даже Чингисхану*. И стремиться к ней Азии естественно, по рыночной логике.

При этом экономика европейских стран слишком сбалансирована, чтобы развиваться резко. Она уже не терпит потери равновесия, как шаланда, полная кефали. И Запад постепенно становится «страной заката» не только в буквальном смысле.

P. S. *Можно предположить, что она мерещилась Дизраэли. Он однажды назвал Англию конца XIX века мастерской мира («shop of the world»), имея в виду первенство и превосходство своего острова.

---------

3 (22) 2005   Если не ошибаюсь, Троцкий однажды заметил, что все политические вопросы так или иначе сводятся к вопросу о хорошо прожаренном бифштексе.

25 июня с Президентом России встретился Крейг Баррет, до недавнего времени Президент, а с мая нынешнего года — Председатель Совета директоров корпорации Intel. Он сыграл весьма органичную для него роль посланника компьютерной индустрии США. Речь шла об инвестициях в российские образовательные программы, гость из Кремниевой долины привёз доллары. 

Компания Intel поняла уже давно, что именно из сферы образования в странах третьего мира на неё веет «хорошо прожаренным бифштексом». Элементарная задача Баррета — сделать микропроцессоры Intel всякую минуту абсолютно необходимыми всем (и, естественно, для этого надо всех как можно раньше приучить к ним). В разных странах (в Китае, например) специальные образовательные курсы втягивают в орбиту Intel наиболее смышлёных подростков, которые однажды станут либо элитой своих стран, либо сотрудниками компании. 

Однако это случится позже, а сейчас они научатся думать «в такт» частоте микропроцессора, сделанного Intel. Нормальная — и, надо прибавить, безоговорочно честная — цель в бизнесе. Всецело, умилительно совпадающая с интересами и российских подростков, и российских политиков. 

Что касается последних, при виде долларов у них явно достанет ума не призывать к попыткам изобрести микропроцессор из протеста против экспансии Intel.  

Искусственный интеллект в мире принимает формы, диктуемые Intel. Почему бы нет? — если эти формы рациональны и соответствуют глобальным тенденциям развития. Но совершенно непонятно одно: причём тут благотворительность? Необыкновенно энергичная PR-служба фирмы почему-то непрерывно подчёркивала именно этот оттенок происходящего. Может, по недомыслию? 

Американцы не любят Троцкого (кто его вообще любит?). Но едва ли из неприязни к этому легендарному революционеру они перестали думать о хорошо прожаренном бифштексе.

-----

4 (23) 2005   В одной из частных галерей Сан-Франциско около трёх лет тому назад экспонировалась занятная картина. Это был портрет Мэрилин Монро, выполненный в пуантилистской технике. Но каждая его точка (или, если угодно, «пиксель») тоже была портретом Мэрилин Монро. Тем же, только уменьшенным до размеров точки и освещённым с той или иной степенью интенсивности в зависимости от «координат» на картине. С расстояния в несколько шагов Монро на портрете была узнаваема — он был репродукцией её известного фото. Однако приближение к портрету погружало в лабиринт из её бесчисленных изображений, складывающихся в линии и тональные переходы. Иллюзию лабиринта, вероятно, усиливали висящие на стенах вблизи графические иллюстрации Дали к «Комедии» Данте. 

И воображение стала занимать граница, за которой портрет распадался, превращаясь в коридоры из дискретных точек, каждая из которых тоже была портретом. Дискретность вызывает отталкивание, настаивает на возвращении к цельности. Но каждая точка — это тоже Монро, и возможно, избавить от распада должно ещё большее приближение к какой-то из них, а не возвращение вспять. К какой? — они освещены по-разному. Или это всё равно? 

Тотальная дискретность становится одним из новых ощущений мира, которое диктуют технологии. Оно так же несомненно, как прежнее ощущение непрерывности, континуума. Пакеты сигнала, состоящего из нулей и единиц, теперь всякую минуту разрушают, оспаривают напоминающее ветер чувство континуума — длительности, которую невозможно разъять. 

Жаль, что передо мной был фотопортрет Мэрилин Монро. Её широко раскрытые глаза не давали увлечься абстракциями. Иначе я хотя бы понял, кажется мне «новое ощущение мира» опасным или нет. 

-----

1 (24) 2006   «О дивный новый мир, — повторил он. — О дивный новый мир, где обитают такие люди. Немедля же в дорогу!»

Олдос Хаксли

Это эпиграф к одному из очерков в нынешнем номере. Эпиграф всегда похож на птицу, упорхнувшую из клетки. Реплика, которую цитируют, теряет исходный контекст. Смысл и краски, однажды вложенные Хаксли в слова «новый мир» или «дорога», здесь перестают иметь значение. Эти слова теперь — намёк на что-то другое. Но медлить в любом случае не стоит!

Метафора brave new world словно позволила играть с собой. Делайте с ней, что хотите!

-----

2 (25) 2006   В XVII веке часто искали тайный философский смысл в абстрактной арифметике, геометрических теоремах и технических устройствах. К примеру, в подзорной трубе или в гильотине спустя некоторое время. 

Позже наступил прагматический век, прозванный «железным», в который мистические объяснения техники сделались смешны. И склонность искать их была утрачена. 

Но прежнее смятение вернулось. Сначала вместе с теорией Эйнштейна и квантовой механикой (в которых реальность стала нестатичной и зыбкой). А теперь его новое возвращение создано пакетами цифровых сигналов. Они не помогли «декодировать» вещественный мир, однако из них сложился код множества миров виртуальных. Эти миры призрачны, но всё ещё управляемы, логика в них с лёгкостью перетекает в мистику. 

И жаль, что мистическая традиция успела превратиться в горсть трюизмов (это произошло в Век Просвещения). В виртуальной сфере есть «слабость и гибкость». Она эпична по сути. Она свободна от инстинктов — страх и голод в ней неуместны. И она тонет в ассоциациях, лежащих на грани мистики. Идиллия, не так ли?

-----

3 (26) 2006    Причастная «тонким энергиям» трансцендентная связь всех, кто сейчас живет, аксиоматична лишь для астрологов. Однако теперь её подобием становится Интернет (если она вообще есть). Не исключено, что мы чувствуем эту связь и бессознательно пытаемся её выразить, строя сетевые конфигурации. И затем уточняем, усложняем их формы и ракурсы, следуя абсолютно бессознательным, интуитивным порывам. То есть в действительности происходит лишь акт самопознания. Возможно, Интернет — это подражание тому, что не имеет иного способа обнаружить себя, кроме подражания. И только поэтому становится им. При этом обыденные цели и смысл Интернета настолько просты, что несообразны масштабу феномена.

У Борхеса так воплощался Тлён*. Выдуманная, непрерывно воображаемая разными людьми планета сливалась с миром вокруг — то там, то тут появлялись предметы, которые были возможны только для Тлёна. Их становилось всё больше. Мир становился Тлёном.

Почему бы не допустить, что в один «прегадкий вечер» мы увидим что-то, возможное лишь в Интернете, на поляне в парке.

P.S. Впрочем, у недавно умершего Роберта Шекли подобная фантазия вызвала бы скепсис. Но потом она стала бы изящным — и вероятно, не лишённым горечи — сюжетом. Один из его героев однажды обернулся легионом римлян и вторгся в Ирландию. А Ирландией обернулся тот, кого он преследовал. Шекли была известна интонация, которая делает эти события абсолютно реалистичными и естественными.

*Имеется в виду рассказ «Тлён, Укбар, Orbis Tercius»

-----

4 (27) 2006   Эйнштейн однажды (уже сделав основные открытия) стал искать «естественную единицу измерения» для пространства-времени, которая стала бы чем-то вроде ключа к криптограмме. «Метр» или «секунда» отталкивали, казались случайными. Однако если найти нечто в том же роде, но абсолютно естественное?.. Что откроется тогда? Он искал совершенную метафору. Искал, вероятно, не слишком всерьёз, без алхимической страсти, но между тем думал и писал об этом.

В связи с эйнштейновской теорией сами собой стали появляться метафоры в качестве «единиц измерения». Например, световой год или параллакс секунда (парсек) — последняя ассоциативно связывает радиус вращения Земли и условно воспринимаемую меру кривизны пространства.

Лейбниц, открыв двоичную систему записи чисел, увлёкся (как уже упоминалось) чем-то подобным — «естественностью», странной органичностью появившихся компиляций из двух символов (увлёкся, словно не замечая, что они вели к гигантскому множеству градаций записи в простейших случаях). Интуиция диктовала эту форму — она вела к «естественному облику» чисел, «порядку и симметрии», «тайне творения».

Тему легко развить: возможно, арабская (вернее, индийская) позиционная система фиксации чисел — это дорога никуда. В ней девять символов, которые делают хаотичной запись иррациональных числовых периодов, разрушая их естественное восприятие (и скрывая «тайну творения»). 

Мысль, совершенно естественная в XVII веке.

Сейчас двоичная система счисления — это форма, так или иначе сопоставленная человеческому мышлению. Она так и не стала приглашением к дуэли, вызовом (сейчас Годар, конечно, не стал бы снимать «Альфавилль»). Но она осталась такой же чужой, как то, что снял Годар в «Альфавилле» — он снял своего рода «запах машины».

-----

1 (28) 2007   Интернет имеет, вероятно, единственный отчётливый литературный прототип. И этот прототип безысходно трагичен.

Итак, в 1941 году Борхес вообразил некий Мир, который был библиотекой. Кроме неё, ничего больше нет. Она состоит из освещённых лампами шестигранных галерей, которые связаны коридорами и ажурными винтовыми лестницами. Их бесконечно много. Это лабиринт, который кажется примитивным. На полках – книги, не имеющие смысла. Они содержат все мыслимые сочетания двадцати пяти знаков алфавита, те или иные сочетания хаотически повторяются. А сами двадцать пять знаков принадлежат бесконечному числу языков. 

Множество людей, живущих в библиотеке, столетия ищут в ней хоть какой-нибудь смысл и не находят его (спрашивать о том, кто сделал лампы и лестницы, для них так же глупо, как для нас – кто сделал море). Они блуждают из галереи в галерею, теряются, впиваются в случайные комбинации букв – «очень чёрных и полных гармонии». Затем отчаиваются и погибают.

Новелла «Вавилонская библиотека» слишком известна, чтобы продолжать пересказ – он был нужен лишь для того, чтобы подчеркнуть фантастическую точность ассоциации. И вместе с тем – её инстинктивную, слепую энергию. И её беспомощность тоже, — при всей своей стройности новелла напоминает текущий речитатив шамана, в котором лишь две-три детали верны и понятны. Таким грезился Интернет, когда его ещё не было.

А что до новеллы, то монументальный пессимизм финала настраивает искать объяснения, или хотя бы пожать плечами. Сам Борхес, конечно, предпочёл бы последнее. Его герой пишет: «…я думаю, что человеческий род – единственный – близок к угасанию, а библиотека сохранится: освещённая, необитаемая, бесконечная, абсолютно неподвижная, наполненная драгоценными томами, бесполезная, нетленная, таинственная».

-----

2 (29) 2007   Американский «сухой закон» долгое время оставался единственным совершенным образцом юридически обоснованной глупости. В самом деле, — запрет на то, что делают все, был сделан с таким гигантским размахом и такой отточенной миной благообразия!

Но теперь этот образец больше не одинок: запрет на домашнее копирование DVD сделался глупостью, сопоставимой по размаху и колориту. «Сухому закону», однако, была хотя бы нужна мина благообразия — речь шла о нравственности, ухмылкой тут всё не выразить. А нынешний случай — уже совсем «трёхгрошовая опера», сочинённая по мотивам авторского права.

Итак, сейчас кто угодно может без усилий переписать дома все, что угодно. Но это запрещено законом во множестве стран. Voilà.

-----

3 (30) 2007   В начале ХХ века в музыке появилась додекафония, система, которая всецело освобождала от власти консонанса, гармонии. От диктатуры лада. Течение свободных диссонансов и пауз сделалось неким анархическим откровением (имевшим, впрочем, достаточно остроумное математическое обоснование). Или соблазном — если следовать интерпретации Томаса Манна, сочинившего по этому поводу странную историю немецкого композитора Адриана Леверкюна.

Примерно в то же время появилась теорема Геделя о неполноте, из которой, в частности, следует, что числовые абстракции, которые мы строим, никогда (ни теперь, ни потом) не станут замкнутым логически безупречным миром. Позже она была названа «самым ироническим результатом математики», хотя с тем же успехом её можно назвать самым печальным.

И музыка, и математика уже соприкоснулись с хаосом.

Возможно, теперь пробил час техники сыграть свою обычную роль следствия, эха интеллектуальных перемен. Так или иначе, виртуальная среда — это технический продукт, который может стать совершенным лишь при учёте данных иронической теоремы, означающей причастность спонтанной интуиции, хаосу.

-----