Пробник или участь хуже губернаторской

«Для племенного конезавода это абсолютно обычная ситуация: перед тем, как случить породистую кобылу с породистым конем, в загон к кобыле выпускается конь непородистый, молодой и горячий, однако хирургическим, либо иным путем лишенный способности к деторождению. Выпускается он на длинном поводе, не мешающим любовным играм животных. В момент, когда оба разогреты до предела, непородистого коня за повод оттаскивают от кобылы, а в загон запускается конь породистый. Делается это для того, чтобы оградить его от всевозможных травм, которые часто случаются во время любовных игр. Непородистый конь в этой ситуации называется пробник».

«Забота и ласка в учреждениях, подобных зверофермам и конным заводам – качество профессиональное. Также профессиональна и равнодушна жестокость, с которой, в конечном счете, поступают с животными», — здесь и далее в кавычках приведены отрывки из заявки на сценарий документального фильма «Пробник», поданной в Госкино в 1999 году.

Рассказ режиссера Евгений Голынкина о съемках

Я всегда предпочитал работать с людьми, причем не с городскими. Обычно где-нибудь на выселках я натыкался на человека и снимал его, потому что он нес в себе то, что мне хотелось сказать. Но «Пробник» — это притча о лошадях и моя единственная целиком придуманная картина. Хотя на сто процентов она документальна. Снять притчу было для меня навязчивой идеей. В 70-х я увидел три фильма, которые не давали мне покоя всю жизнь. На Высших режиссерских курсах был студент Бако Садыков. В 77-м он снял потрясающую десятиминутную курсовую работу «Адонис XIV». Это фильм о козле-провокаторе, который на скотобойне заманивает стадо в коридор, где животных забивают. 

Потом я посмотрел фильм югославского режиссера Александра Илича «Молот». Он был о конвейере на птицефабрике, где сортируют белых и желтых цыплят. И вот однажды вылупился черный цыпленок. Не зная, что с ним делать, его отсеяли в брак, под молот. А он – выжил и перед ним открылся целый мир… Не представляю, как это снято. 

И еще в 69-м вышла моя любимая картина Бориса Галантера «Шаговик». Это кино о том, как старая, всему обученная кобыла учит рысаков ритмично ходить по кругу. Там была выражена очень мощная поэтическая метафора безысходности.

Такие сюжеты придумать невозможно, они рождаются сами собой, и я внутренне ждал истории, которая была бы построена по законам притчи. Почему-то однажды возникло слово «пробник» (кажется, в разговоре с кем-то). Оно висело у меня в голове очень долго, а потом я полез перечитывать В. Б. Шкловского. И у него наткнулся на статью в полторы странички, написанную в 1926 году, которая так и называлась: «Пробник». Я обнаружил, что знал эту статью прежде, потому что на страницах книги были мои карандашные пометки, сделанные за тридцать лет до этого. Вот так все сошлось. К моему громадному изумлению Госкино приняло мою заявку и дало немного денег.

Оператор Ирина Уральская

С оператором Ириной Уральской мы поехали искать место для съемки. Мы знали, что будем снимать на пленку (это была моя последняя работа на пленке) и что картина будет черно-белой. Съемки на конюшне, о которых мы думали, — это лучи света, пыль и силуэты, а если снимать в цвете, то полезет визуальная грязь, которая будет отвлекать внимание от атмосферы, которую я хотел выразить. Ирина Уральская – человек гениальный и очень решительный. Мы оказались на Старожиловском конном заводе под Рязанью и я пискнуть не успел, как мы уже снимали. С ней было очень хорошо работать. Я говорил ей: «Ира, посмотри вон туда!», она шла, снимала и приносила больше и лучше, чем я предполагал.

Старожиловский конный завод в Рязанской области

Старожиловский конный завод — это первая постройка архитектора Федора Шехтеля, в здании чувствовались английские традиции. В сцене пролога внутри манежа было много света, остальные помещения были значительно темнее, но Ирине удалось каким-то фантастическим образом высветить все двумя крошечными бэби-светильниками. Она все снимала на старый советский Конвас и практически всегда с рук.

«…нам нужен будет «маргинальный герой», не професси­онал в данной среде, который будет партнером Пробника. Можно было бы взять на эту «роль» мальчика, но такой выбор слишком сентиментален. Поэтому нам надо будет искать либо прижившегося на заводе бича, либо старика, которому уже все стало безразлично».

Замысел был в том, что параллельно с жеребцом в фильме будет фигурировать персонаж-человек. И на заводе нашлась идеальная кандидатура. Это тот мужик, который в кадре расчесывает пробника и выводит его к кобыле. Он был спившимся бывшим третьим секретарем по идеологии Рязанского обкома партии. Допившись до конюха он, однако ж, не утратил профессиональные чутье и опыт. Он очень быстро понял, что мне от него нужно, и исчез. Не захотел быть «пробником». В фильме это именно его последняя фраза: «…кто ж пробником хочет быть, а кнут заставляет». Все тексты, кстати, в фильме реальные. Ничего не прописывалось заранее. Это все говорят местные мужики сами, как думают. Вот тот бывший секретарь обкома после этой реплики пропал. Пока мы снимали, он так и не появился.

Его исчезновение было не единственной потерей. У меня была идея, что в сцене пролога должен присутствовать ребенок, мальчик. Но все происходило очень быстро, мы замотались и до мальчика не дошли руки, мы забыли о нем. Не знаю, зачем он был мне нужен, но мне хотелось детских глаз, которые наблюдают за происходящим в этой первой жесткой сцене. И вот мы сняли весь пролог, пленка кончилась, я поворачиваюсь и вижу, что в углу громадного манежа стоит пацан и за всем наблюдает. То есть придумал я правильно, но все прозевал. Не сняли мальчика. Никогда в работе не удается сделать все то, что задумано. Хотя иногда получается и неожиданно больше. Когда все делаешь правильно, в нужную секунду и дождь пойдет. В моем фильме «Как могу, Господи» однажды во время съемок по команде мотор вдруг пошел дождь (с силой поливальной установки).

«Говорят, что пробники иногда сходят с ума… Взбунтовался, ушел, сломался и — во всех случаях — не победил, и во всех случаях финал страшен».

Пробника выпускают, чтобы проверить готова ли кобыла к случке, после чего ей закручивают верхнюю губу и удерживают, его уводят, а к кобыле приводят породистого жеребца. Мы сняли момент взаимного желания и симпатии кобылы и пробника. Дальше следует его бунт. Этот эпизод – «кровавая» история, потому что снять его мне не удалось. Он был придуман заранее и описан в заявке. Мы не смогли снять его, потому что жеребцы упорно не желали вставать на дыбы или, как говорят, «давать свечку». Мы даже попытались снять это позже в цирке. Но было видно, что это совсем другая история. В конце концов нам удалось сделать несколько кадров на заводе, когда один беспородный жеребец, встал-таки на дыбы. Получилось всего несколько кадров. Я все это замедлил и, как мне кажется, перетянул эпизод по времени. Надо было делать его короче. Далее, после бунта, идет сцена мечущихся жеребцов в морозном тумане конюшни. Общая тревога, паника, эмпатия.

Моей задачей было снять немую черно-белую картину, вообще без слов. Но полностью решить ее не удалось. Пришлось пользоваться «подпорками». Процесс в кадре был слишком сложным технически, и его надо было хоть как-то объяснить. Для этой роли я использовал голоса конюхов за кадром и несколько титров. Сначала я просто вставил текст. Но мне показалось, что этого мало, — я хотел, чтобы смысл проникал глубже. Поэтому я еще и начитал титры, сделав сухой текст частью фонограммы. Обойтись без «подпорок», то есть сделать картину немой, удалось Садыкову в «Адонисе XIV». Там есть шумы, но нет речи. Кроме одной-единственной фразы. Козла зовут в помещение, где происходит забой, произнося его имя: «Адонис, Адонис!». Но тот упирается ногами в пол и стоит неподвижно. Его в результате забивают тоже, потому что он более не способен выполнять свою работу. Даже козел отказался служить провокатором.

«Шаговик». Режиссер Б. Галантер, 1969

«Шаговик» тоже немая картина. Там снят потрясающий по фактуре старик, который на шаговом колесе тренирует лошадей. Он только одну песню поет. И в этой песне вся его жизнь практически, ты сразу очень много про него понимаешь. В «Шаговике», однако, есть титры, — поэтические фразы, сделанные названиями глав.

Кроме голосов, «Пробник» был тотально озвучен заново на студии имени Горького. Наверное, это заметно – есть несколько моментов, которые слишком хороши для документальной съемки. Например, после кадра, в котором породистый жеребец покрыл кобылу, идет крупный план, где конюх проводит рукой по лицу и слышен скрип щетины. Это перебор. Хотя и работает на то, что у мужика свой оргазм: ведь он доволен, что все получилось. Переозвучивать пришлось, потому что звукооператор на съемках запорол практически весь звук, который писался живьем, кроме общих фонов да ржания лошадей. Парень был хороший, но раздолбай, и он все испортил. В результате у меня совершенно не было шумов.

Среди шестнадцати монтажных версий картины одна содержала историю от рождения жеребенка до выбора его в пробники и дальше — вплоть до сдачи на комбинат на убой. Более того, все было придумано в 1999 году, когда я как пессимист решил, что все наши социальные игры уже проиграны. А потому вставил в фильм кадры на заводе, в которых из приемника вещает что-то Чубайс. Все эти ребята ведь тоже «пробниками» были. Я чуть было не соблазнился направить картину в политическое русло. Но потом все это отсек, убрал и предельно упростил, оставив только цитату из Шкловского в финале, — ту, из которой родился фильм.

Картину практически нигде не увидели. Она была на фестивале в Финляндии, в Тампере. Но председатель фестиваля сказала мне, что я посягнул на последнюю святыню европейской культуры – русскую интеллигенцию. Я засмеялся на это в полный голос. У нас ее тоже не показали. Я думаю потому, что тогда было непонятно, как на эту картину реагировать. Я говорил, что изобрел новый жанр – «порнокопытного кино». Ее не взяли даже на Артдокфест. Жюри посчитало, что это не самая удачная моя работа. Хотя, мне кажется, это лучший мой фильм.

Рассказ Евгения Голынкина о съемках фильма «Пробник» записал Никита Шулешко 2 января 2016 года.

Повторный показ