Макс Фрай

   Беседовать с писателем Максом Фраем в кофейне — высшая степень сообразности. Если вы читали его книги, то сразу поймете, почему. Светлана Мартынчик, которая (сообщаю непосвященным страшным шепотом) и есть Макс Фрай, сидит напротив меня. Во время нашего разговора рыжеволосый колдун, удачливый беглец от смерти по имени Макс запросто мог присесть за соседний столик с чашечкой кофе. Это вполне в его духе.

АЕ: Как все началось? Как возник Макс Фрай, автор и персонаж?
МФ: Не бывает так, чтоб взяло и началось. Обычно человек живет какое-то время, а потом, оглядываясь назад, выясняет, что с ним случилось еще и это. Вы «Энциклопедию мифов» читали? Имейте в виду, что история про призрака в красном кресле не выдумана.
   Есть люди, которые придумывают всякие прекрасные фантастические враки. Мне бы тоже так хотелось, но я не умею. Я умею только своими словами… ну, очень близко к тексту… пересказывать то, что было на самом деле. Вольное изложение. Так что на самом деле все было, а вот до какой степени оно было, насколько оно было так, а не иначе — это уже вопрос, ответ на который при всем моем желании никогда не будет точным. Сегодня мне кажется одно, а завтра — другое. Могу только сказать, что призрак в красном кресле действительно был… И когда полгода спустя речь зашла о том, чтобы как-то подписать книжку, имя призрака уже было известно, осталось только придумать ему фамилию. «Фрай» (frei) по-немецки означает «без», «освобожден от» и так далее, и Макс Фрай, строго говоря, означает «без Макса». То есть фамилия — это каламбур, а Макс — настоящее имя этого настоящего-призрачного ночного портье.

АЕ: Что происходит с Максом Фраем, виртуальным автором и персонажем? Он повзрослел, стал мудрее или остался прежним?
МФ: Автора виртуального нет. Автор реальный. К моему величайшему сожалению, автор вполне себе мясной, костяной, с потрохами внутри. Вот персонаж, возможно, и виртуальный, хотя я не всегда так думаю. Макс Фрай, безусловно, менялся. Он стал тем самым битым, за которого двух небитых дают. Это касается и автора, и персонажа. Дело не в том, что он стал старше на несколько лет. Можно ведь прожить двадцать лет и не повзрослеть, навсегда остаться подростком. Прекрасным или дебильным. Максу не повезло, он подростком остаться не смог. Повзрослел — да… стреляный воробей, на мякине его не проведешь уже, пожалуй. Кроме того, взросление персонажа проходило легко и прекрасно, а взросление автора — достаточно трудно. Повзрослевшему автору хотелось играть во все более сложные игры и ставить все более сложные задачи. Поняв, что это уже умеет, пошел дальше.

АЕ: Вы заставляете читателей поддерживать существование Ехо, побуждаете их оглядываться в поисках накхов. Напугать пытаетесь?
МФ: Я никого не пытаюсь напугать. Жизнь и без моего вмешательства — достаточно страшная штука, так что я, скорее, стараюсь сказать: «Дружочки, да, все страшно очень, но, несмотря на это, — все прекрасно…». В этом страхе и ужасе, в этой жизни, в которой мы, не забывайте, все умрем, есть много прекрасного. Вы отчасти правы в том, что я стараюсь напомнить об обстоятельствах, существующих независимо от моей воли. И я, как и все, живу в этих самых обстоятельствах. Напомнив, я говорю: «Ну а теперь, несмотря ни на что, расслабим плечи и идем играть в более интересную игру». А что касается конца истории Ехо… Когда несколько сотен тысяч человек, не сговариваясь друг с другом, многие бессознательно, очень хотят, чтобы Ехо существовал — думаете, это никак не влияет на текущую реальность? Простите, влияет.

АЕ: Мне понравилось то, во что Вы меня втянули…
МФ: Мне и самой понравилось бы… Я никогда не делаю другим того, чего бы мне не хотелось, чтобы сделали со мной. Если бы мне рассказали такую историю, я бы на крыльях летала.

АЕ: Что Вы сейчас читаете? Переводите?
МФ: Надо было выспаться в поезде, поэтому никакой книги за пазухой или в сумке у меня нет. Жизнь нынче хлопотная… Вы знаете, я сейчас читаю очень много текстов, которые войдут в антологию. Буду делать второй том «Русских Инородных сказок», потому что очень много хороших сказочников образовалось. Еще собираю тексты для сборника короткой прозы русскоязычных авторов из разных стран. Этого чтения пока хватает.

АЕ: Серьезное чтение?
МФ: Не то чтобы серьезное, но приятное чрезвычайно, потому что я текстов, которые мне не нравятся, в антологии не включаю. Если Вы о моих любимых писателях…

АЕ: Нет, об этом я не собиралась спрашивать…
МФ: Ну и отлично, потому что их несколько сотен.

АЕ: Меня интересует другое. Известен вечный читательский вопрос: «А что автор хотел сказать?» Это глупый, ненужный вопрос?
МФ: Если человек прочел книжку и у него остался этот вопрос, надо понять, чья это проблема — читателя или автора. И если потом автор еще что-то объяснит своими словами — это уже, простите меня, демагогия. Читатель закрыл книжку и с ним что-то происходит… будем считать, что вот эта фигня и есть то, что хотел сказать автор. Потому что если автор хотел сказать нечто совсем другое, то либо читатель взялся не вовремя не за свою книжку и ни черта не понял, либо автор не умеет говорить. А как выяснить, так оно было или иначе?..
   У меня есть теория: на самом деле писатель и читатель — это такое содружество, которое напоминает ситуацию в футболе. Автор, условно говоря, это футболист, который дает пас, а гол забивает читатель. Тут очень важно, как сработали оба. Потому что если автор не дал пас, то, простите, самый гениальный форвард-читатель никакого гола не забьет. Если автор дал четкий пас, то работайте самостоятельно…

АЕ: А Вы как читатель ловитесь на те крючки, что описаны в Вашей статье «Власть литературы»? Все эти психологические трюки, которыми авторы заманивают нас на страницы своих книг…
МФ: Я знаю, что многие читатели хватаются за сердце и упрекают автора в зловещем цинизме. На самом-то деле это была чистой воды игра, вызов — препарировать чудо писательского обаяния, назвать некоторые малоприятные вещи своими именами и дать возможность человеку убедиться в том, что даже после того как чудо вроде бы препарировано, фокус разоблачен, оно все равно остается чудом, все равно работает. Объяснениям, которые можно найти в статье, грош цена, хотя ни слова неправды там нет.
   Я все собираюсь и не могу написать сказку о том, как мальчик подружился с фокусником. Тот, естественно, по большой дружбе раскрыл-таки мальчику секрет фокусов. Мальчик долгие годы отрабатывал ловкость рук, научился делать все эти фокусы, пришел к своему учителю уже взрослым, все показал… «Ну молодец, — сказал фокусник, — все сделал на пять. А теперь попробуй то же самое без ловкости рук». В статье «Власть литературы» я старалась сделать то же самое…

АЕ: Значит, знание писательских фокусов ничего не отменяет…
МФ: Конечно. Например, человек, изучающий анатомию, биолог, вроде бы все прекрасно знает про гормоны и даже про половые органы. Но в один прекрасный день он влюбляется, как дурак, по уши… и все его знания этой влюбленности не отменяют. Сколько бы он ни сидел, ни твердил себе: «это просто такие-то гормоны сейчас у меня  в организме вырабатываются», — что с того? Разве это отменит его сердцебиение?

АЕ: Вы совершенно городской человек?
МФ: Как сказать. Так-то я городской человек, очень много лет живу в больших городах. Последние десять лет я вообще живу в большом городе Москве, а значит уже не просто городской человек, а городской монстр, скорее… Зато детство мое прошло на городской окраине, рядом с лесом. Мне надо, чтобы удобства, которые дает цивилизация, были под рукой. Я, конечно, могу носить воду из колодца и ходить в туалет под куст в течение десяти дней, но потом мне это надоест. Одновременно надо, чтобы мегаполис шумел где-нибудь подальше от меня, в стороне.
   В Москве у меня так не получается. Но думаю, в скором времени мне удастся устроить свою жизнь таким образом.

АЕ: С каким городом у Вас самые сложные эмоциональные отношения?
МФ: У меня со всеми городами очень сложные отношения. Более сложные, чем с людьми, и более эмоциональные, пожалуй. Во-первых, надо назвать Берлин. Мы жили там в военном городке на окраине города, вокруг — частные дома с садиками, пятнадцать минут пешком до леса. Часто, сказав родителям, что иду в какой-то школьный кружок, я уходила в лес, или наоборот, садилась на трамвай и уезжала куда-то в центр: первые путешествия, о которых никто не знает. Потом меня привезли из Берлина в Одессу, которую я невзлюбила чрезвычайно. По контрасту, вероятно. Потом у меня было очень много любимых городов. Карпатский городок Ужгород, куда мне удалось сперва попасть с какой-то дурацкой экскурсией в 10-м классе, меня очаровал. Когда экскурсия закончилась, и нас на четыре часа до поезда отпустили гулять, я гуляла, распахнув глаза и сердце. Маленький такой, пряничный, абсолютно европейский городочек. В разгар советской власти вся эта неземная красота меня потрясла. Кофейни опять же…
   В Одессе в то время были три известных мне кофейни. В одной был очень хороший кофе, но его пили стоя. Грязная полуподвальная забегаловка, зато самое тусовочное место в городе, известное старым одесситам под именем «Зося». Еще был шикарный по тем временам бар «Красный» при гостинице для иностранных туристов. И был молодежный клуб «Айвенго». Там подавали превосходный кофе в кофейнике, дивные алкогольные коктейли по рублю за порцию, но «Айвенго» только пару раз в неделю работал как кафе. Остальное время там проходили какие-то дурацкие комсомольские мероприятия…
   А тут вдруг Ужгород — такой маленький, провинциальный, но при этом красивый. Вся эта кофеюшная жизнь бурлит… Абсолютно нормальная тихая европейская жизнь, которая для человека, выросшего в Советском Союзе, была настоящей сказкой. Я в Ужгород потом много раз возвращалась всеми возможными способами, вплоть до автостопа. Было любимое мероприятие — выйти с кем-то на трассу, остановить машину, доехать автостопом до Ужгорода, выпить кофе и вернуться после этого домой…

АЕ: А Петербург?
МФ: Я знаю Петербург фрагментами. Хорошо — центр, набережную Мойки, где довелось пожить, когда летом 1994 года у нас с Игорем Степиным была выставка в Русском музее. Нас поселили в совершенно омерзительной гостинице. Отвратительнее жилья не было в моей жизни: глухие узкие комнаты-пеналы, под самой крышей, с одним туалетом и одним краном с холодной водой на всех — гостиница Ленинградского союза художников. Лето 94-го года, как говорили потом, было самым жарким за всю историю города. Кроме прочего, нам велели возвращаться домой к полуночи. Гостиница была на верхнем этаже, а вход — через подъезд внизу. Здание боялись оставлять на ночь открытым. Поэтому мы каждый раз в половине двенадцатого начинали решать: то ли мы не ночуем в этот раз дома, а ночуем не пойми где, то ли надо возвращаться.

АЕ: То есть идиллических прогулок в белые ночи не было?
МФ: Ночи-то были белые. Поэтому город не успевал остыть, и было очень жарко. Из-за этого неприятного опыта я очень долго не любила Петербург, но помирилась с ним через несколько лет.
   У меня оказалось немного свободного времени и лишние деньги в кармане. Наняла катерок и поехала кататься по каналам. Оказывается, если смотреть на город снизу, из канала, в этом ракурсе он действительно сказочно прекрасен. В финале нашего путешествия произошло одно, как я потом поняла, абсолютно питерское приключение. Мы уже возвращались назад, дело было на канале Грибоедова. Навстречу нам плыла девушка, такая Офелия, с распущенными белокурыми длинными волосами, в голубом платье, с улыбкой на лице. Было видно, что она не в горе, явно не топится, никто ее не сбросил. Совершенно довольное лицо. И она так — чап-чап — по собачьи плыла нам навстречу, и белокурые волосы за нею влачились по водам. Когда прошло некоторое оцепенение, я дядечку, который управлял катером, спросила: а как это? а что это? И дядечка мне строго сказал: «Это Петербург. У нас бывает». С этого момента я Питер люблю всем сердцем.

АЕ: В «Жалобной книге» есть несколько определений дома. А что для Вас дом?
МФ: Дом для меня — это такое место, откуда можно уходить. С тихим прекрасным тайным знанием, что я в любом случае сюда вернусь и мне важно знать, что вернуться будет приятно, что сделать это можно в любой момент.

АЕ: Имеет ли какое-то значение электронная начинка дома? В «Жалобной книге» Макс уходит, оставив на квартире новенький музыкальный центр. Вам интересны эти устройства, их марки, функции — или Вы принимаете их как данность, равнодушно?
МФ: Все эти игрушки очень люблю. Но я человек ленивый, и обычно складывается так: заводится дома электронная игрушка, какое-то время я исследую ее, как американский пионер неизведанные территории, на ощупь. Мне просто лень почитать инструкцию. Когда эта эпопея подходит к концу, и экспериментальным путем я выяснила уже очень многое про свою аппаратуру, наконец приходит ко мне в гости сведущий человек и быстренько объясняет все остальное.

АЕ: Когда-то друзья подарили Вам старенький компьютер, без которого, Вы говорили, не было бы никаких книг…
МФ: Я знаю, что говорю, потому что, закончив школу, чуть ли не сразу купила себе в комиссионном магазине древнюю дореволюционную пишущую машинку за 35 рублей. Хорошо помню, потому что эту сумму собирала по частям в долг. Купила, чтобы делать какую-то халтуру и, действительно, потом как-то зарабатывала этим, но вместе с тем думала, что буду писать. Настоящий литератор со своей пишущей машинкой. Тексты длиннее стихов на этой машинке появлялись чрезвычайно редко, потому что работать за ней — это тяжелый физический труд.
   Потом в поисках заработка я попала в одну прекрасную организацию, помогала готовить документацию к какому-то отчету. Там были электрические пишущие машинки. Они мне понравились гораздо больше. И тогда стали появляться короткие рассказики, странички на 3-4, не больше.
   Мне в голову не приходило писать длинные тексты, пока в доме не появился компьютер. 286-ой. Конец 1993 — начало 1994 года. Там стоял Word 5.5, программа Лексикон. Это было нечто из ряда вон выходящее, вспомню — вздрогну. Он выполнял функцию пишущей машинки, можно было править написанный текст, можно было записать этот текст на дискету и, к моему полному восторгу, распечатать его у знакомых на принтере. Появился этот компьютер, и постепенно выяснилось, что помимо текстов, которые сопровождали художественные выставки, можно написать еще что-то. Компьютер чрезвычайно важен. Без него я бы в жизни не стала писать длинные тексты.

АЕ: Сейчас Вы, вероятно, используете более совершенное устройство?
МФ: У меня сейчас ноутбук, которым я горжусь страшно. Это, наверное, самая любимая игрушка в моей жизни. Он маленький, практически как Palm, но это настоящий полноценный ноутбук — Sony Vaio. Я прожила с этим ноутбуком полгода, пока не обнаружила, что в него встроена прекрасная цифровая камера. Это одна из любимых «историй про меня».
   Меня крупно обманывали дважды. Году в 1994 решила купить кассетный магнитофон, точнее, музыкальный центр, более или менее качественный. Пошла в магазин, выбрала относительно недорогой, небольшой и вроде бы очень хороший. Когда принесла его домой, обнаружилось, что там кроме кассетного магнитофона и радио был еще и CD-проигрыватель. Я и в голове не держала, что могу себе такое позволить. Второй раз меня, считаю, обманули с ноутбуком. Я покупала ноутбук, а они, сволочи, мерзавцы, туда и цифровую камеру встроили. С того момента, как обнаружила камеру, я уже множество фотографий понаделала. Кроме того, есть режим, позволяющий снимать коротенький клип, секунд на 15; все это добро можно незамедлительно отправить друзьям и доверху переполнить почтовые ящики этих несчастных... Ну, в общем, удовольствия море. Где-то на неделю я стала серьезным цифровым фотографом. Сейчас уже прошло. Надо быть такой невнимательной, не читающей инструкций идиоткой, как я, и тогда жизнь будет полна сюрпризов, в том числе приятных.

АЕ: Вы можете назвать себя человеком, живущим в сети, в виртуальном пространстве?
МФ: Нет, конечно. Я вообще не очень себе представляю, что это значит — жить в сети. Это элемент какого-то киберпанковского романа. Даже люди, которые проводят в Интернете гораздо больше времени, чем я (работают, скажем, в электронных изданиях, а потом на досуге заходят на какой-нибудь форум), все равно не живут в электронном пространстве. Они живут вполне белковой, органической жизнью.
   У меня был ряд проектов в Интернете. Было время, когда я там очень активно работала. Сейчас я просто использую Интернет для общения с друзьями. Так в былые времена кумушки использовали телефон — сидели и гундели, долдонили часами со своими подружками. Каких-то моих профессиональных проектов в сети сейчас нет. Новых публикаций тоже можно не искать, но все книжки я по-прежнему выкладываю в сети в тот же день, как появляется сигнальный экземпляр.

АЕ: Почему ICQ, подарок Дедушки Мороза, Вам не пригодилась?
МФ: Потому что я человек очень вежливый и не хочу обижать людей. Когда в ICQ ломится знакомый и ждет, что ты будешь отвечать на все реплики, ожидание звенит в воздухе. Если ты занимаешься делом и не отвечаешь пять минут, он начинает истерически вопрошать: что случилось, почему ты молчишь?
   Остается либо бросить все свои дела и разговаривать по ICQ, либо посылать всех на фиг. Мне показалось, что проще не иметь ICQ. Человек почему-то старается короткий разговор превратить в длинную беседу ни о чем.

АЕ: Технологии как-то изменяют современного человека? Или он остается наедине все с теми же вопросами, все под тем же небом?
МФ: Я не думаю, что техника меняет человеческую природу. Но техника меняет, и очень серьезно, человеческие проявления. По природе своей человек, мне кажется, ровно такой, каким был в средние века. Но у современного человека, если он склонен к лени, гораздо больше возможностей лениться, чем у средневекового. И гораздо больше возможностей много сделать, много успеть за свою жизнь, благодаря той же технике. Если сравнивать компьютер с пишущей машинкой… Трудолюбивый автор вроде меня, обладая компьютером, может сделать гораздо больше и гораздо более качественно, чем при помощи пишущей машинки, или, тем паче, перьевой ручки. Человек остался тем же, но романов он напишет не два, а двадцать.

АЕ: Значит, Вы трудолюбивый автор?
МФ: Да-да… Если бы слово «графоман» не наделяли столь негативным смыслом, меня, безусловно, можно было бы назвать графоманом, потому что есть периоды, когда мне надо писать, и с этим трудно бороться. Желание писать можно преодолеть, но с трудом. Это ситуация запоя, когда человек ни о чем больше толком думать не может, кроме этого своего дела. Отвлекать его не стоит. Он может, конечно, взять себя в руки и отвлечься, но пользы от этого будет мало.

АЕ: Вы говорили когда-то, что карьера писателя Макса Фрая для Вас дело даже не десятое, а сто двадцать пятое. Что же все-таки стоит на первом месте?
МФ: Мне бы не хотелось окрашивать наш разговор в мрачные философские тона, но, мне кажется, для всякого человека, который живет на этой земле, первое дело — это его личные отношения с тем фактом, что рано или поздно он умрет. И как человек готовит себя к этому моменту — дело первое. Дело, скажем, второе, третье, четвертое и пятое — отношения человека с окружающим миром, то есть надо как минимум стараться, чтобы люди, которые находятся рядом, не очень страдали от каких-то особенностей моего характера. Не надо мучить тех, кто рядом. Для многих людей это серьезный труд, в том числе и для меня. Кроме того, надо так строить отношения с окружающим миром, чтобы жить все же в том городе, который ты любишь, чтобы образ жизни соответствовал не то чтобы капризам и желаниям, но настоящим потребностям. Привести в гармонию свои отношения с миром — это все-таки дела важные, а карьера писателя Макса Фрая… Все так сложилось, можно с этим жить. Если бы сложилось иначе, можно было бы прекрасно жить, занимаясь совсем другими делами.

АЕ: Герои книг про Ехо, кажется, выстроили свои отношения с миром почти идеально. Живут в прекрасном городе Ехо, занимаются любимым делом. И уж точно никто никого не мучает. Наоборот, все всех любят.
МФ: Это правда. Я вообще не понимаю, зачем людям работать и жить вместе, если они друг к другу относятся иначе.

АЕ: Это, может быть, правильно, но люди так не живут.
МФ: А кто им мешает? Сколько раз мне доводилось работать сначала маленьким, а потом большим начальником! Был в моей жизни такой период, когда надо было зарабатывать деньги на всяких проектах. Я всяко-разно работала. И у нас были то выборы, то создавался какой-то электронный журнал или газета, то еще что-нибудь. Собирался коллектив месяца на два-четыре, на полгода максимум. И отношения выстраивались очень близкие к идеалу (в частности, благодаря и моим усилиям). Все действительно любили друг друга, были ужасно рады друг друга видеть, шли на работу, как на праздник, хотя проекты предполагали работу в неурочное время, в выходные, вообще такой полный ужас-ужас-ужас. Люди, которые работали вместе со мной несколько лет назад, до сих пор дружат. Во всякой компании находился, понятно, и свой Бубута, свои мерзавцы и дураки, но их было мало, общего фона они никак не портили и очень часто уходили раньше других.
   Люди не просто способны на такие отношения — для таких отношений мы все и рождены. Все остальное от лукавого. Человек ходит изо дня в день, из года в год на работу, которую ненавидит всей душой, всем сердцем, уговаривает себя, что все так живут. Да ни фига подобного. Вот ты, дурак, так живешь, а как все — это никому не известно.

АЕ: Стоит ли задавать писателю Максу Фраю вопрос о смысле жизни?
МФ: Когда мне было 17 лет, я перестала дружить с одним мальчиком, который постоянно нудил, что смысл жизни человека в том, чтобы умереть. Страшно депрессивный был мальчик. И все это он говорил очень занудным голосом, как слоненок из мультфильма про мартышку, удава и попугая: «Смысл жизни человека в том, что мы все умираем». И очень не хочется мне сейчас вести себя так же, но смысл жизни действительно в том, чтобы продолжить ее после смерти. Я не вижу иных смыслов.

АЕ: Это по самому большому счету.
МФ: А по маленькому счету в каждой жизни есть смысл. Более того, в каждом этапе человеческой жизни есть какой-то свой смысл. За мою жизнь этих маленьких персональных смыслов сменилось немало.

Беседовала Алла Пашова.

   Я, знаете ли, просто местный призрак. Впрочем, я не доставляю окружающим никакого беспокойства: у меня нет нелепой потребности завывать во тьме безлунной ночи или, к примеру, драматически греметь цепями. У меня и цепей-то никаких нет. Я просто сижу в кресле, обитом потертым красным плюшем. Увидеть меня, кажется, совершенно невозможно. Но в красное кресло никто никогда не садится: что-то удерживает обитателей этого дома, даже самых непрошибаемых, от попыток занять мое место.
   Макс Фрай. «Энциклопедия мифов».

   Власть литературы над читателем — это власть несбывшегося. Власть вашего личного несбывшегося над вами — абсолютная, беспощадная и бесконечно желанная. Пока вы лежите на диване, скрючившись в позе зародыша, с книгой в руках, с вами случается то, чего с вами никогда не случалось — и не случится! — НА САМОМ ДЕЛЕ, но разница между «самым делом» и «не самым делом» не так уж велика для очарованного бумажного странника. Пока он там — он ТАМ, все остальное не имеет значения.
   Но трагедия читателя в том, что писатель не маг.
   Он — просто человек, лукавый пройдоха, ярмарочный фокусник, иногда — замечательный фокусник, великий Гуддини, в крайнем случае — Оз, «великий и ужасный», но не более того. Чуда не будет. Вообще ничего не будет, никогда, потому что чудо должно быть Настоящим, а на Настоящее с большой буквы в жизни читателя почти не остается ни времени, ни сил — только скучное обыденное настоящее, которое с большой буквы не пишется, скорее уж с самой маленькой из букв, оказавшихся в вашем распоряжении.
   Наверное, я уже давно знаю, каких фокусов ждут читатели от автора, какие из фокусов они готовы принять за подлинные чудеса… Господи, да какое там «наверное», конечно же знаю, я и сам такой — один из безнадежных, запойных глотателей печатного текста.
   Макс Фрай. «Власть литературы».

   ...мне кажется, для всякого человека, который живет на этой земле, первое дело — это его личные отношения с тем фактом, что рано или поздно он умрет.
   Макс Фрай