Записки о Трактате

По материалам лекции, прочитанной в рамках Дней Витгенштейна в Институте Философии РАН 24-26 января 2017 года.

Имена стран: страна.

Марсель Пруст

Не так уж ново утверждение, что «Логико-философский трактат» Витгенштейна — это нелинейный текст. В 2007 году, на чтениях в Киршберге, синьор Лучано Бадзокки из Пизы говорил об этом так:

«...То есть Трактат являет собой гипертекстуальную структуру, в которой от ее заглавной страницы (перекликающейся в большой мере с первой страницей Прототрактата) открывается рекурсивное следование страниц с комментариями — как в иерархии фрактала, которая постепенно все детальнее рисует целое. Фактически можно непротиворечиво интерпретировать нумерацию Трактата как «технические указания» к построению страниц гипертекста, и они складываются в архитектуру, которая может быть выражена лишь в виртуальной «иконической» символике. Подобные формы реализованы в нынешнем поколении веб-сайтов.

...Гипертекст приводит нас путями, причастными сущности, к конечной форме ищущих единства страниц, к целостному взгляду на них, к их осмыслению и медитации; параллельно гипертекст восстанавливает на уровне интуитивного пространства и топологических связей логическую форму, которая, с помощью нумерации, адресована общей структуре текста.

На каждой виртуальной странице мы находим все отсылки, а также все примеры из области формы, экспрессии и эстетики, которые обнаруживают для нас свой смысл; при этом мы воспринимаем строгую архитектуру целого, которую постепенно учимся узнавать и иметь в качестве эталона. Чтение Трактата на гипертекстуальных страницах (вместо прямого следования нумерации) — нисколько не более долгий, сковывающий или причудливый путь. Это похоже на погружение в музыкальную партитуру, написанную для нескольких голосов».

Id est — если говорить, ни на что не отвлекаясь, лишь о практике чтения — в Трактате сплетены совершенно автономные смысловые последовательности, колебания мысли, метафоры etc. Они сплетены гармонично — полагает синьор Бадзокки, и не только он. Однако попытка понимания Трактата диктует непрерывные сопоставления отрывков и афоризмов, которые в тексте не идут кряду (и нисколько не соседствуют). При этом Трактат не становится комбинаторным полем или матрицей, он остается своего рода повествованием.

Позже французский веб-инженер Пьер Беллон создал на редкость изящную, ясную и смелую версию цифровой визуализации сочинения Витгенштейна. Он назвал ее «Древо Трактата». Вот она:

Беллон словно последовал совету пизанского комментатора to coherently interpret the decimal numbers like technical specifics in order to construct hypertext pages, assembled in an architecture that one can visit in iconic modalities... (совсем как «offered by a modern website»)*. Между тем, форма, которую Трактат получил у Беллона, приглашает перелистать Умберто Эко. Примем приглашение.

Эко как-то сравнил детектив — линейный рассказ, — и энциклопедию: «Вы начинаете с первой страницы, на которой автор сообщает вам о совершении преступления, вы следите за каждым шагом расследования, пока, наконец, не выясняется, что виновен дворецкий. Конец книги и конец вашего читательского опыта. Заметьте, что то же самое происходит тогда, когда вы читаете, к примеру, философский труд. Согласно замыслу автора, вы откроете книгу на первой странице, проследите за серией вопросов, которую он вам предлагает, и увидите, как он приходит к окончательному выводу».

И далее: «Энциклопедии создаются для того, чтобы с ними сверялись, а не для того, чтобы их читали от первой страницы до последней. <…> Обычно мы берем с полки тот или иной том энциклопедии, чтобы узнать, когда умер Наполеон или какова химическая формула серной кислоты. Ученые используют энциклопедии для более сложных поисков...» Эко опубликовал это в 2003 году.

Визуализация Беллона превращает «детектив» в «энциклопедию», не так ли? Вернее, линейная связность детектива (или «философского труда») становится частным случаем, вариантом чтения — не менее искусственным, чем чтение энциклопедии от А до Я... Беллон меняет, как при перпендикулярном срезе, ракурс восприятия формы Трактата, оставляя её, по сути, нетронутой и этим ограничиваясь.

А теперь вернемся к слову «гипертекст», которое встретили у синьора Бадзокки. Человек, который изобрел формат гипертекста (в 1965) — американский программист Тед Нельсон, — помимо прочего, известен манифестами своего проекта, названного им Ксанаду. В них (или в комментариях к ним) содержится почти все, что успели увидеть в «нелинейном нарративе».

Когда-то в нём увидели новый мир — инструментарий гипертекста словно был готов выразить любое ветвление мысли. Затем, нелинейное письмо соприкасалось с тиражированной Борхесом идеей интерпретации времени как лабиринта. Иными словами, начало казаться, что время и мысль — две неукротимые формы, ускользающие от всякой рефлексии, — теперь станут перетекать в текст (в порядки дискретных знаков), как вода из наклонённого кувшина.

Декларации Нельсона сопровождались благосклонными восклицаниями, доносившимися из среды академической семиотики. Вот что он писал в 1972 году:

«Принятая ныне форма электронных документов была создана в 1970-х хорошо оплачиваемыми мыслителями из Xerox PARC, которые спросили себя: «Как мы можем имитировать бумагу?» Результатом стали сегодняшние электронные документы — форматы Microsoft Word и «допечатный» PDF. Они именно имитируют бумагу, детально подчеркивая подобие ей [шрифты и т. д.]

Но гораздо раньше, в 1960, стартовал проект Ксанаду, имевший совершенно другую идею: следуя тому, что появились интерактивные экраны [окна] (кто еще об этом не знает?), мы задали себе вопрос иначе: «Как мы можем УСОВЕРШЕНСТВОВАТЬ бумагу?»

Мы предвидели новую, «экранную» литературу, состоящую из параллельных документов, многообразно связанных между собой».

Еще он заметил с горечью: «Многие думают, что Xanadu был попыткой построить WWW. Напротив, WWW явилась тем, что мы пытались предотвратить». Источник.

«Благодаря визуальной взаимосвязи между двумя экранными окнами автор может с совершенной точностью выразить связь между текстами на разных страницах. Эта зримая коммуникация становится структурной частью текста, не менее фундаментальной, чем параграф или заглавие. Она — подчеркнем — создает общий путь представления параллельных документов в их точном соответствии друг другу. Таких текстов, как Талмуд, пояснения к законам [в юрисдикции] или комментарии к большой поэме Набокова «Гаснущее пламя», написанные его воображаемым литературным критиком Чарлзом Кинботом». (Theodor H. Nelson, As We Will Think. Proceedings of Online 72 Conference, Brunel University, Uxbridge, England, 1972).

Один из комментариев:

«В то время как Энгельбарт создавал свою систему Augment, другой гипертекстовый визионер, Тед Нельсон (род. в 1937 г.), разрабатывал собственные идеи... [в области] усиления (augmentation) человеческого интеллекта. ...[Он предполагал] создание некоей единой литературной среды, охватывающей всю мировую литературу». Источник.

Из книги Нельсона «Literary Machines» (1981 года): «Информационное тело» системы эволюционирует, непрерывно расширяясь без изменения своей основы. Новые связи и новые «окна» постоянно добавляют новые пути доступа к [начальному] ...материалу». Источник.

И наконец, взгляните на это:

«...[Идея] гиперлитературы стала ясна задолго до всякого Интернета, когда в семидесятые годы Тед Нельсон предложил термин «гипертекст» для нелинейно организованного текста, структурируемого посредством множества связей. В результате вместо сплошной линии повествования (глава первая — вторая — третья — ... — эпилог) возникло разветвлённое дерево [вновь метафора дерева - P. S.], где каждая глава могла иметь несколько продолжений — так сказать, «главу 2.1» и «главу 2.2». Разумеется, и читать такой гипертекст можно множеством способов. Довольно быстро стало ясно, что гипертекст — это как раз то, о чём мечтает современная литература. Вспомнили про «Игру в классики» Кортасара, которая предполагает как минимум два способа прочтения, «Сад расходящихся тропок» Борхеса и «Хазарский словарь» Милорада Павича. Впрочем, эти книги были написаны и напечатаны на бумаге. А если бы у авторов был в распоряжении компьютер и соответствующее программное обеспечение?».

Кузнецов С., Ощупывая слона: заметки по истории русского Интернета. — М.: «Новое литературное обозрение», 2004 г., с. 107.

Стало быть, в характерных описаниях гипертекста пригодилась иерархическая нумерация пунктов, которую применил Витгенштейн в своем сочинении почти веком раньше. (Кто знает?, — но вернее всего, сначала он скучал, встречая ее в бюрократических бумагах; случай Кафки, впрочем, склоняет думать, что знакомство с австрийской бюрократией способствовало игре воображения).

* На эту минуту Бадзокки выложил в сети собственную версию «Древа...». Беллон знаком с ней. Есть и другие. Подробности см. здесь.

II

Так или иначе, первых читателей, включая Рассела, Трактат удивил не только странными числовыми метками.

К примеру, лучше примириться с тем, что радикальные аргументы Витгенштейна здесь — это аргументы эстетика (который порой даже внезапно напоминает Кьеркегора). Он именно эстетик, когда помещает логически корректный взгляд на мир между двумя крайними точками: всё сводимо или к тавтологии (трюизму), или к противоречию (бессмыслице). В поле, ограниченном этими двумя точками, проступают (вернее, обнаруживают, «показывают себя») логические формы предметов и мира. В языке — каком бы то ни было — эти формы невыразимы. (Они кантиански иррациональны). Однако при этом, благодаря феномену изоморфности, они абсолютно доступны восприятию — по сути, чувственному. И вот автор Трактата пишет о логической форме предметов, словно это экспрессия абстрактной картины «Без названия». Или экспрессия скульптуры — так впору писать о таинственной женственности Афродиты Книдской (которая тоже «являет себя» вне словесной выразимости).

Свои максимы Витгенштейн явно находит крайне рациональными, лишёнными чего-либо эстетического. Очередной г-н Журден не подозревает, что говорит прозой. Но что это меняет?

Отклонения от чистой логики, вероятно, сами собой увлекали автора к тому, чтобы искать нелинейную форму для своего текста. Но все же их недостаточно. Была еще какая-то причина...

«Язык переодевает мысль» — заметил L. W. Но при этом автор всякого текста стремится обнажить её, свою мысль, оставить на ней как можно меньше одежд, он хочет, чтобы на бумаге она осталась topless, в бикини. (Идеал абсурден, полная её нагота и свобода — просто избавление от языка. Компромисс, весьма частичный, — тот самый уход языка в гипертекст). У самого L. W. это стремление к обнажённости мысли развито необычайно. И пишет он, к тому же, именно об изоморфности мысли и языка. Между тем, мысль как форма абсолютно (и очевидно) нелинейна. И текст L. W. в Трактате начинает подражать этой форме, появляется нумерация афоризмов и ее ветви. То есть можно допустить, что нелинейность Трактата имманентна, и что извне пришедшие объяснения для неё не нужны.

И ещё был вызов, который L. W. принял: теория множеств. Бертран Рассел заставил её склониться перед античным «парадоксом Лжеца» (это звучит риторично, но мегарский софизм, который тысячи лет ждал своего часа, достоин риторики). Вскоре последовали версии reductio ad absurdum этого парадокса (вернее, его более совершенных аналогий*). Свою версию L. W. строит внутри логического синтаксиса, её смысл ясен и выражен рельефно. Однако L. W. не склонен доказывать теоремы. Он пишет словно пунктиром и безусловно линейные части текста, его бегущая по волнам мысль, оставаясь прозрачной, слишком занята собой — однажды она теряет из виду даже саму «наивную» теорию множеств. Вообще, Трактат как он есть часто похож на буддийскую притчу* — его афоризмы распахнуты для «заполняющих пунктир» интерпретаций, прочтений, домыслов. Иногда это несколько некстати, хотя бы потому, что их может быть как угодно много...

Импровизация

Имена стран: имя.

Марсель Пруст

Итак, в пункте 3.333 L. W. настаивает на разных значениях внешней и внутренней функции (F) в записи экстраординарного множества. Заменим — просто для разнообразия — признание «лгущего критянина» на сократическую реплику, которая имеет идентичную форму**:

«Сократ: я знаю только то, что ничего не знаю, но мои сограждане (афиняне) не знают даже этого».

Затем, следуя L. W., получаем двух Сократов: первый — тот, который знает... (внешняя функция F); второй — один из афинян (внутренняя функция F). Между ними — пропасть в теории множеств (при всей заурядности этого предложения для языка). Двум состояниям субьекта адресован один символ — имя «Сократ». Он, который «ничего не знает», остаётся внутри множества, однако он, который сознаёт это, оказывается по ту сторону грани. Он, как Алиса, проходит сквозь зеркало (through the Looking Glass). Сквозь зеркало, в котором отразилось множество афинян (или лжецов с острова Крит, или...). Глядя в него, человек, который назван Сократом, представляет себя среди них — и таким, как они, — но потом, в своём «зазеркальном доме», он воспринимает различие.

Конечно, зеркало — одна из тривиальных метафор, описывающих сознание, а субъект у L. W. (5.632) «не принадлежит Миру, ...он является его границей». И двоящееся Я субъекта (Сократа) напоминает здесь о том Я, которое у Кьеркегора «рассыпается в песок мгновений»***. Всё так, но есть идущие от Рассела формулировки парадокса, в которых субъект не обязателен****. Противоречие остается, множество сохраняет прежнюю рефлексивность, но в зеркало словно никто не смотрит.

---------

* Это сравнение Трактата традиционно.

** То же развертывание (explicatio) мысли: «Критянин Эпименид утверждал (то есть знал = понимал, чувствовал, видел), что все критяне лжецы».

*** Нужно сначала «ничего не знать», чтобы потом осознать это — состояния субъекта следуют во времени. Это очевидно.

**** Прежде всего, антиномия «множества множеств», о которой Рассел впервые написал Фреге в 1902.

Иной случай — антиномия брадобрея, в которой есть субъект, но нет «зеркала». Здесь функции F (в терминах L. W.) разомкнуты до отношения «или — или»:

Внутренняя F: брадобрей — житель деревни, который не бреется сам; его бреет он же как брадобрей.

Внешняя F: он — житель деревни, который бреется сам, брадобрей ему не нужен.

(Предполагается отказ от сведения к абсурду, от вопроса о существовании брадобрея).

Это лишь аналитический набросок. Те же пункты Трактата можно без труда интерпретировать иначе — совершенно иначе! Разумеется, любой написанный текст неизбежно интерпретируется, но Трактату это на пользу не пошло — в конце концов его начали разгадывать, как календарь Майя. Только то и утешает, что свои афоризмы сам Витгенштейн принимал всерьез далеко не всегда.

III

И как прикажете читать Logico-philosofical tractatus, это следование нумерованных пунктов? Как «древо»?..

Форма энциклопедии, которая занимала Умберто Эко, уводит к нелинейному порядку и тем даёт свободу, подчинённую алгоритму, всего лишь своеволие внутри алфавита. Но у нелинейности текста «есть сильней очарованье»* — она способна к фиксации хаоса, потока сознания. Такого, как у Пенелопы Джойса**, — хтоничного, сырого, полного случайных мгновенных ассоциаций. Между тем, L. W., конечно, искал алгоритма, проставляя в Трактате десятичные номера у своих максим. Но алгоритма — повторюсь — изоморфного мысли, подражающего ей, насколько это вообще доступно и любому алгоритму, и любому языку. Поэтому логика здесь так похожа на поток сознания (хотя совсем нет, как в поэме, речи о ветре, потерянном гроше или рае etc.). И может показаться, что этот поток сознания почти из вежливости рафинирован с помощью нумерации.

Но самое печальное, что обычное линейное чтение, которому доступны лишь два измерения бумажного листа, по-прежнему необходимо здесь для восприятия. Потому что каждая из нумерованных максим в одинаковой степени принадлежит и «сплетению смысловых нитей», и прямому спонтанному движению мысли от пункта к пункту. Убедиться в этом слишком просто — достаточно прочитать любые наугад взятые полстраницы Трактата.

К примеру, параграф 5.632. Известна его внешняя — гипертекстуальная — связь с мыслями L. W. о парадоксе Рассела. Между тем, согласно его номеру, этот пункт стоит в цепи из ещё нескольких***, рисующих отношение субъекта и его тела, которое есть частица мира вокруг.

Как бы то ни было, Трактат заряжен протестом против листа бумаги, на котором написан, но он всё-таки зависим от этого листа. Нелинейность в сочинении L. W. — это выплеснувшееся стремление к новому текстовому пространству, его узнавание, погоня за этим пространством и присутствие в нём в одно и то же время. Иначе говоря, Трактат как форма противоречив.

Но здесь у рампы пора появиться геометрической метафоре. (Слова при описании противоречий, как правило, начинают обескураживать). Форма Трактата близка к спирали:

О символике: точки — это пункты Трактата (к ним можно присоединить гипертекстуальные ярлыки, если угодно; в иллюстрации пункты Трактата, кроме семи основных, выбраны произвольно). Семь точек на вертикальном отрезке прямой — это семь основных максим. Каждый виток спирали выходит из одной такой точки и приходит в следующую — ту, которая ниже. На самих витках, представив их в декартовых координатах, можно поставить метки всех остальных параграфов Трактата. Эта спираль верна — и даже бескомпромиссно верна — условию доступности непрерывного чтения: слева направо, от знака к знаку, слова к слову, и сверху вниз — от строки к строке. (Витки имеют вектор слева направо, то есть любая последующая точка на любом из витков находится правее и ниже предыдущей; движение напоминает чтение). Спираль, стало быть, эквивалентна листу бумаги. Однако эта трехмерная фигура способна дать намек на характер нелинейности Трактата: здесь выражено, что мысль L. W. отклоняется от прямой, — чтобы потом вернуться к ней и опять уйти в новый виток, отклониться. На плоском листе этот вектор невидим, мы обречены прочитывать кряду всё, «в одну линию» и то, что от неё отклоняется, и то, что на ней находится...

Но дальше намёка дело не идёт; более ничего, кроме проекции в третье измерение, спиралью не выразить. Как и модель Беллона, она тоже лишь меняет ракурс восприятия формы и тоже не содержит ни грана интерпретации. Ещё эта спираль, кривая в эвклидовом пространстве, абсолютно не может быть изоморфна мысли — так говорит интуиция, которой претит примитивность эвклидова мира. Кроме того, эта спираль не очерчивает никакой новой — пусть виртуальной — схемы чтения. Её выразительность крайне невелика.

В знаменитой финальной реплике (6.54) содержание Трактата вызывает у его автора нечто вроде иронии или разочарования. Эта реплика совершенно подходит метафоре спирали.

Она — метафора — тоже «истолковывается как усвоение ее бессмысленности». И её тоже однажды придется отбросить, как лестницу, после того, как по ней взберёшься наверх. Меня она, не скрою, раздражала все то время, в течение которого я о ней писал.

* Из Тютчева.

** Имеется в виду последняя, 18-ая глава «Улисса», в которой отсутствуют знаки препинания. Витгенштейн дописал Трактат в 1919, первое издание вышло в 1921. Джойс писал «Улисса» с марта 1914 по октябрь 1921. Эти сочинения выходили из-под пера почти синхронно.

*** См. комментарии В. Руднева к этим параграфам. (Людвиг Витгенштейн. Избранные работы. Москва «Территория будущего», 2005. Стр. 183).

---------

ПРИЛОЖЕНИЕ

Позже, как только появится время, я сделаю собственный перевод отрывка из Эко. И подберу новые отрывки  из Literary Machines Нельсона. Может получиться своего рода «библиография» гипертекста. В неё, вероятно, войдут, фрагменты диспута, в котором образцом нелинейного письма выбрана «Непрерывность парков» Кортасара и любопытные неакадемические комментарии к сократическому «не знаю», найденные в сети.

Мой перевод отрывка из Л. Бадзокки — несколько вольный; более точный травмирует способность восприятия. Ниже — исходный англоязычный текст:

That is, the Tractatus reveals itself to be a hypertextual structure, that from its homepage (largely corresponding to the Prototractatus’s first page) opens to recursively nested pages of comment, like in a gradually more detailed hierarchical fractal. It is possible in fact to coherently interpret the decimal numbers like technical specifics in order to construct hypertext pages, assembled in an architecture that one can visit in iconic modalities – analogous to those offered by a modern website.

...The hypertext approach leads us through essential ways to formally concluded unitary pages, to homogenous sights to consider and to meditate; parallely, it reconstructs by spatial intuition and topological relations the logical shape assigned by the decimals to the entire structure. On every virtual page, we find all references and formal, expressive and aesthetic expedients that can represent its sense to us; at the same time, we perceive all around the solid architecture of the whole, that gradually we learn to recognize and to take as reference. The Tractatus exploration by hypertextual pages, instead of in strict decimal sequence, is no longer an obliged, uneven route, but it is similar to the immersion into one musical score for several voices...

Исходные тексты отрывков из Нельсона:

Conventional electronic documents were designed in the 1970s by well-funded conventional thinkers at Xerox PARC, who asked, «How can we imitate paper?» The result is today's electronic document-- Microsoft Word format and the printout format PDF.  They imitate paper and emphasize appearance and fonts.

But much earlier, in 1960, the Xanadu project started with a completely different idea: since interactive screens are coming (who else knew?), we asked a different question: How can we IMPROVE on paper?

We foresaw a new screen literature of parallel, interconnected documents.

...[Due to] visible interconnection between two screen windows ...an author may show the exact connection between writings on different pages. The visible connection becomes a structural part of the writing, as fundamental as a paragraph or heading.

Note that this provides a generalized way of representing parallel documents and their precise connections-- such as the Talmud, legal commentary, or the comments on the long poem in Nabokov's «Pale Fire» by his fictitious literary critic, Charles Kinbote.

Theodor H. Nelson, As We Will Think. Proceedings of Online 72 Conference, Bruanel University, Uxbridge, England, 1972.