Путешествие длиной в импровизацию. Интервью с Лизе-Лотте Норелиус

   Со шведским музыкантом и композитором Лизе-Лотте Норелиус (Lise-Lotte Norelius) мы встретились в ее студии, которая находится в довольно необычном месте. Подъезжая к Стокгольму с юга, вы видите большую индустриальную зону с грудами металлолома, безликими промышленными зданиями и складами. Именно там, посреди этого города в городе, и работает Норелиус. Из ее окна видны крыши фабрик, уходящие до горизонта. С одной стороны этот район огибает автострада, с другой — железная дорога. В конце концов грузовой лифт поднял меня наверх в лофт Лизе-Лотте.

   Арт Электроникс: Начнем сначала: как вы стали музыкантом?

   Лизе-Лотте: Музыкой я увлеклась очень рано — под влиянием старшего брата, который играл на гитаре. Я, четырех-пятилетняя, упросила родителей купить мне пианино. Они нашли не самое дорогое пианино, но все-таки это было некое капиталовложение. Моему брату тогда было семь, и он не очень хотел, чтобы я постоянно путалась под ногами. Но я помню, что мы вместе экспериментировали с разными звуками и записывали их на старый бабинный магнитофон. В музыкальной школе я стала играть на пианино, а затем и на скрипке. После школы я нашла музыкальную гимназию в Стокгольме. В то время, в 1977 году, музыкальных гимназий в Швеции было немного. Одна находилась в Вермланде, в городе Карлстад, однако я не хотела туда ехать, я страстно желала жить в Стокгольме. Я выросла в очень маленьком городе, где не было ничего для меня интересного, и поэтому стремилась вырваться в большой город.

Лизе-Лотте Норелиус в своей студии

   АЭ: В вашем родном городе не было концертных залов? 

   ЛЛ: В то время был популярен прогрессивный рок и фольклорная музыка — смесь рока, фолка и world music. В Швеции много чего тогда происходило, люди объединялись в небольшие сообщества и устраивали фестивали, концерты. Мой брат и его друг основали одно из таких обществ, в нем участвовала и я. Брат слушал много отличной альтернативной музыки. Мне есть за что его благодарить. Но он всегда хотел быть в центре событий. Я же держалась в тени, не пытаясь его превзойти.

   АЭ: Играет ли он сейчас?

   ЛЛ: Нет, мой брат стал учителем. Но играет на вечеринках, с группой таких же любителей. А я оказалась серьезным ребенком, который не хочет играть на банкетах. Когда я переехала в Стокгольм, все в семье были очень сердиты на меня, кроме брата, который меня поддержал.

   АЭ: А почему ваши родственники рассердились?

   ЛЛ: Я хорошо училась в школе, и они хотели, чтобы я выбрала «правильную» специальность, а именно поступила в техническую гимназию. И конечно, они беспокоились, что я еду в Стокгольм одна, мне было только 16 лет. Их волнение я понимаю сейчас, когда вижу 16-летних. Но в Стокгольме я остановилась у знакомых моей семьи, и это успокоило родных. Я посещала гимназию три года, там начала играть на ударных. Во время летнего курса научилась играть на африканских ксилофонах и других инструментах. Меня убедил барабанщик с курса: он сказал, что мне нужно играть на ударных — и я буду лучшим ударником в мире.

   АЭ: Он вселил в вас уверенность, не так ли?

   ЛЛ: Да, он меня очень воодушевил. К тому же мне легко давалась полиритмия. Когда мне было 23 или 24 года, меня пригласили играть в большом ансамбле, исполняющем африканскую музыку. Это был значимый момент в моей жизни, я стала играть вместе с людьми, которых очень уважала.

В студии Лизе-Лотте Норелиус

   АЭ: В Швеции трудно поступить в музыкальную гимназию?

   ЛЛ: В то время для этого нужно было закончить школу с хорошими отметками. Мои одноклассники сплошь были в школе отличниками. Хорошо играть вовсе не требовалось. Но, конечно, никто не идет в эту гимназию, не имея интереса к музыке. Все, кто поступил, умели играть и играли много. Сейчас при поступлении играть обязательно. А я была очень застенчивым подростком, так что, если бы мне пришлось играть для приемной комиссии, я бы на это не решилась.

   До гимназии я училась в Коммунальной музыкальной школе; сейчас она называется Школа культуры. Она была открыта для каждого ребенка, который хотел заниматься музыкой. Я училась там играть на пианино, и это было по-настоящему скучно. Я начала играть на слух, когда была еще совсем маленькой. Но вот стала заниматься с преподавателем фортепиано, и мы все делали одно и то же — упражнения для пальцев. Ужасное разочарование! Мне кажется, там совсем не заботились о таланте ребенка. Эти занятия, думаю, во многом умерили мой творческий пыл. С тех пор многое изменилось, теперь атмосфера в этой школе стала иной, насколько я знаю.

   АЭ: Но в гимназии, конечно, не только учили играть?

   ЛЛ: Там были общеобразовательные предметы, вроде математики, и занятия на выбранном инструменте, история музыки...

В студии Лизе-Лотте Норелиус

   АЭ: А когда вы начали сочинять?

   ЛЛ: Произошло это довольно поздно. В 1980-е я начала экспериментировать с электронными ударными инструментами, играла с группой Anitas Livs. Мы ездили в турне по Германии, Австрии и Швейцарии. Я играла на обычных и электронных ударных, смешивала их в моем собственном стиле. В 1987–88-м я стала делать свой звук, свои семплы. Но игру на ударных не забросила. Просто сейчас нет времени и нет группы, с которой я могла бы играть.

   АЭ: Это была импровизация?

   ЛЛ: Нет, мы заранее делали обработки для ударных к тем песням, которые хотела петь солистка; это была индийская музыка, смесь фолка с блюзом. Последний совместный концерт мы сыграли в 2006 году, но в то время мы уже редко играли  вместе — только несколько раз в год. В составе этой группы я участвовала в записи двух альбомов. Как бы то ни было, в 1996 году я сидела без работы. Между тем биржа труда давала деньги под проекты, и я сделала акустический проект вместе с художником Бенгтом Карлингом в институте дизайна Konstfack. Мы провели фестиваль на тему акустического звука, исследовали как он звучит в пространстве. Потом вместе с Бенгтом мы сделали композицию для 8 колонок; 4 из них были беспроводные, и посетители могли их передвигать. Так я заинтересовалась сочинением музыки для нескольких колонок и стала думать о пространстве. До этого я не изучала композицию, но теперь  решила поступить в Musikhögskolan в качестве ударника, специализирующегося на афроамериканских инструментах. Я привела мою группу, и на вступительном экзамене мы играли для приемной комиссии. Тогда существовала форма индивидуального обучения, что было очень ценно; сейчас этого уже нет. Я поступила в Musikhögskolan как ударник, но потом выбрала еще и курс электроакустики. (То есть джаз и электроакустику я изучала одновременно.) В то время я не знала, что стану делать, мне просто нравилось узнавать новое. Учиться было интересно, но сложно, к тому же мне тогда было уже 39 лет, я была старше всех на курсе.

Лизе-Лотте Норелиус в своей студии

   АЭ: Вы сочиняете для колонок? Они для вас - музыкальный инструмент? Это очень странно!

   ЛЛ: Да, можно создавать музыку для разного типа колонок. Было бы интересно попробовать писать музыку для простых дешевых или старых колонок. Собрать большую коллекцию таких колонок и распределить их в пространстве. Я никогда такого еще не делала, обычно я работаю с Genelec… Хотя нет, один раз я написала композицию для маленьких компьютерных колонок.

   АЭ: Как складывались ваши отношения с таким экспериментальным пространством, как Fylkingen?

   ЛЛ: Мой старый друг был членом Fylkingen уже в 1980-е. Я тогда не думала, что впишусь в тот тип музыки, который делали в Fylkingen. Но я очень интересовалась танцевальным перформансом — им тоже занимались члены Fylkingen. Я вообще задумывалась над тем, не стать ли танцовщицей. Но я не знала, как осуществить эти планы, не было импульса, который подтолкнул бы меня в этом направлении.  В результате я познакомилась с музыкой, которую там делали, и она меня впечатлила. Я подала заявку на членство в Fylkingen в 2000 году, когда почувствовала, что у меня есть материал, который я могу предъявить. Не раньше, как думают многие. К тому моменту я уже не боялась использовать электронику. Кроме того, я записалась на курс, где нас учили делать  и использовать контактные микрофоны. Это изменило мою музыку, я стала часто применять контактные микрофоны, коллекционировать звуки. Я начала работать с программой MaxMSP. Я стала больше импровизировать. Раньше я немного импровизировала на ударных, но никогда не чувствовала себя в этом вполне уверенно. Ударниками тогда были в основном мужчины — они обладали прекрасной техникой, играли очень быстро. В том мире импровизационной музыки мне было неуютно. Когда же я нашла электронную музыку, все встало на свои места, я наконец смогла делать то, что хочу сама. У меня появилось гораздо больше возможностей.

В студии Лизе-Лотте Норелиус

   АЭ: Принято думать, что женщинам сложно делать карьеру в музыке.  Это так?

   ЛЛ: У меня есть друг Мари Селандер. Недавно она написала книгу «Не так уж важны? О женщинах-музыкантах и забытой музыке» (Marie Selander, Inte riktigt lika viktigt? Оm kvinnliga musiker och glömd musik. Gidlundsförlag, 2012). Эта книга о том, какое место занимали женщины в истории музыки. В ней приводятся поразительные факты. В истории музыки всегда было много женщин, например блюзовых исполнительниц, но их не записывали. Часто женщины прекращали музыкальную карьеру, когда заводили детей, на первое место они ставили семью.

   АЭ: Несколько лет вы были директором Fylkingen. К чему вы стремились в тот период?

   ЛЛ: Когда меня попросили стать директором, я не была уверена, что подхожу на эту должность. Но в то время никто больше не хотел занять это место. Вообще было не найти того, кто захотел бы взять на себя ответственность! Я стремилась лишь к тому, чтобы создать приятную атмосферу для работы. У меня не было какой-то большей цели.

   АЭ: Что вы думаете о положении музыкантов в Швеции?

   ЛЛ: Оно лучше, чем во многих странах, но хуже, чем, к примеру, в Норвегии. Сейчас усилилась конкуренция, приходят новые люди, в звукозаписывающие студии EMS даже стало трудно попасть. Кроме  того, политики хотят сделать из нас предпринимателей. Но я совсем не предприниматель, я, скорее, готова работать где-нибудь только ради заработка, а свободное время посвящать творчеству. А еще я не люблю писать заявки на гранты. Просто ненавижу! Такой способ работать мне не подходит. Я не могу заранее представить, чтó получится в результате проекта. Некоторым коллегам — честно говоря, немногим — писать заявки даже нравится, это помогает им сформулировать идею. А по мне так это убивает страсть. Это как тюрьма. Все равно что играть нотированную музыку.

   АЭ: Расскажите, как вы готовите импровизации?

   ЛЛ: Когда я играю соло, то обычно продумываю некоторый порядок исполнения. Но, например, в 2013 году на фестивале электронной музыки Norberg я импровизировала с нуля. Я не знала заранее, чем закончится композиция. Порой приходишь в отчаяние, когда стоишь посреди сцены и не знаешь, что делать дальше, сознание блокировано. На записях своих концертов я слышу: вот здесь я не знаю, куда двигаться дальше, хожу кругами. Одновременно для меня это вызов. Когда все идет правильно, музыка просто течет. Я ищу того, что можно назвать полнотой сознания. Я совершаю путешествие.

   АЭ: Вы думаете в это время о слушателях?

   ЛЛ: Да. Я приглашаю их в это путешествие.

Лизе-Лотте Норелиус

   АЭ: Чем отличается импровизация от исполнения нотированной музыки?

   ЛЛ: Мне кажется, что нотированная академическая музыка, скорее, апеллирует к интеллекту, тогда как я больше работаю с эмоциями. Я хочу, чтобы во время исполнения сохранялось напряжение, мне нужно удерживать слушателя, чтобы он следовал за мной. А сидя на академическом концерте, я начинаю думать о чем-то другом... Это не страшно само по себе, но это не то. Несколько лет тому назад я исполнила «Private headphone concert», музыку для одного слушателя. Я импровизировала для одного человека, который сидел в этот момент в наушниках. Пыталась найти то, что создаст связь с ним. Это было что-то вроде заботы, попытка сделать подарок другому.

   АЭ: Откуда приходит понимание, когда композиция должна закончиться?

   ЛЛ: Это чувство развивается со временем. Его невозможно объяснить. Когда ты играешь с музыкантами-импровизаторами и у вас есть устойчивая связь, всегда понимаешь, что настало время завершить композицию. Но играя на фестивале Norberg, я смотрела на часы, поэтому там, возможно, не было естественного завершения. Я думала: осталось две минуты, а я все еще хочу сделать крещендо...